Брайан Делэй является ассоциативным профессором исторического факультета Университета Калифорния, Беркли. Защитил докторскую степень в Гарварде в 2004 году. Данная статья является кратким изложением по книге “Война тысячи пустынь» (The War of a Thousand Deserts), опубликованной Yale University Press.
Летом 1845 года, в разгар слухов о предстоящей войне между Мексикой и США, «Коммерческий вестник» Нового Орлеана опубликовал сообщение о том, что “несметные силы индейцев” готовы обрушиться на «ослабевшее население» северной Мексики. По словам редакторов, скоро весь мексиканский Север будет «погружен в пучину индейской войны», что «окажет значительное влияние на политические отношения» и «внесет новый элемент в дипломатические расчеты». Вскоре американская статья была переведена и опубликована в мексиканских газетах, включая Registro Oficial, издание мексиканского штата Дуранго. Мексиканские редакторы признали, что индейцы-команчи действительно представляют серьезную угрозу, однако вину за это возложили на филантропизм своих американских соседей. По мнению жителей Дуранго, сами американцы «понукали» и «подстрекали» приграничных индейцев, поощряя «беды и разрушения, творимые дикарем», с целью приобрести те земли, которые возбуждали «ненасытную жадность» Соединенных Штатов. (1)
Эти пограничные разговоры имели широкую и трагическую предысторию. К началу 1830-х годов, пограничные мексиканцы уже два поколения жили в мире и спокойствии, которое вдруг было нарушено из-за индейских набегов — команчи, кайова, навахо и апачи стали все чаще нападать на мексиканские поселки. Причины и предлоги для набегов были самые разнообразные, но ясно было одно – что отдельные набеги перерастают в постоянное состояние конфликта, которое свидетельствует об ослабевании военных и дипломатических структур Мексики, позволяя расцветать черным рынкам по продаже краденого скота и пленников. Индейцы нападали на мексиканские ранчо, поместья, города — убивая или уводя в плен людей, скот, и уничтожая имущество мексиканцев. Мексиканцы отвечали с равной жестокостью и жаждой отмщения. Набеги усиливались и учащались, умножая ответные удары и углубляя вражду, пока все девять северных штатов Мексики не заполыхали войной.
Эти события оказали сильнейшее влияние, нынче почти уже забытое, на ход и результаты войны между США и Мексикой. Преследуя свои собственные экономические, стратегические и культурные цели, независимые индейские племена на севере Мексики перекраивали на свой лад ту самую землю, за которую в середине сороковых годов девятнадцатого века будут соперничать Мексика и США. Набеги и ответные карательные экспедиции уносили тысячи жизней, ослабляли экономику мексиканского Севера, тормозили демографический рост, разоряли сельскую местность, и приводили к раздорам между самими мексиканцами буквально на всех уровнях национальной интеграции. Изнуренные, обнищавшие, разделенные пятнадцатью годами войны и вынужденные постоянно противостоять учащавшимся индейским набегам, жители Севера Мексики были совершенно неподготовлены, чтобы сопротивляться армии США, которая вторглась на их территорию в 1846 году, и были не в состоянии начать повстанческое движение против захватчиков.
В то же время, судя по передовицам Нового Орлеана и Дуранго, отношение к индейским налетам формировало отношение американцев и мексиканцев друг к другу накануне грядущей войны. От Техаса до Вашингтона англо-американские обозреватели стали рассматривать Мексику сквозь пограничных индейцев, словно сквозь линзы, специально обработанные для получения наилучшей информации о Мексике, ее землях и ее будущем в Северной Америке. (2) Американцы, которые уже имели опыт перемещения собственных индейцев внутри своих территорий — продемонстрировав всю мощь государственных механизмов по отношению к коренным народам — сразу отметили, что независимые пограничные индейцы далеко оттеснили мексиканцев с их земель. Это наблюдение воодушевило американцев на разработку амбициозных планов и тактики по дальнейшей экспансии на континенте. Что касается мексиканцев, то постоянные конфликты с индейцами не позволяли им сделать подобные беспристрастные наблюдения, однако и они привыкли смотреть сквозь индейцев, нежели прямо на них. Другими словами, американцы и мексиканцы посредством своего отношения к индейцам стали формировать суждение друг о друге, и включили обсуждение деятельности команчей, апачей, навахо и других индейцев в свой национальный и государственный нарратив. Постоянные дискуссии об индейских набегах обусловили отношение мексиканцев к грядущему американскому вторжению, а американцам предоставили достаточную информацию для военно-стратегического планирования и политического прогнозирования о возможных уступках Мексики в случае ее поражения.
Отсюда следует, что экспансию США на территорию Мексики нужно рассматривать не как кульминацию одной истории, а как столкновение двух историй, ибо уже знакомый всем нарратив о соперничестве двух республик — процветающей и бедной — постоянно пересекается не столь важным, но решительным рассказом (или точнее, серией рассказов) о независимых индейских союзах, преследующих свои собственные интересы на кромке двух государств. Такой пересмотр уже давно назрел, ибо индейцы остаются по-прежнему незаметны в уже знакомом для нас нарративе американо-мексиканской войны в ее экономическом, военном и идеологическом аспектах. Дело здесь вовсе не в отсутствии источников — в американских источниках того времени присутствовали отчеты и комментарии об индейских набегах, издания города Мехико тоже полнились подобными сообщениями, а репортажи об индейцах буквально наполняли газеты и официальную переписку на мексиканском Севере (3). Этот материал в свое время был достаточно исследован Ральфом Адамом Смитом и Исидро Бискайа-Каналес, которые предоставили историкам по обе стороны границы возможность оценить размеры ущерба, понесенного некоторыми мексиканскими штатами накануне американского вторжения.(4) Однако, историки настолько привыкли помещать рассказ об американо-мексиканской войне в рамки привычного нарратива о соревновании двух национальных государств, что в нем практически не оставалось концептуального пространства для рассмотрения участия в тех событиях индейских народностей, которые в то время не имели своих государственных образований. Поэтому американская литература по теме Manifest Destiny (Очевидного предначертания) и американо-мексиканской войны содержит лишь крохи информации об индейских набегах, или упоминает об индейцах лишь в редких случаях и только в местном контексте, когда те торговали, переговаривались или сражались с американскими солдатами.(5) Хосефина Зораида Васкес недавно поддержала возобновившийся интерес мексиканских историков к теме американской интервенции, и некоторые мексиканские ученые стали включать тему индейских конфликтов той войны на уровне региональных исследований.(6) Однако, у нас до сих пор нет адекватной оценки широких международной последствий обширного конфликта между Мексикой и независимыми индейцами.
Частично, это можно объяснить отсутствием коммуникации между научными исследованиями на тему экспансии США в Мексику, и растущим количеством исследований по взаимоотношениям между Мексикой и индейцами. (7) В последние несколько десятилетий ученые по обе стороны границы значительно продвинули вперед наше понимание этих отношений в период 1830-1840 гг., хотя и в более широком хронологическом контексте. Сейчас мы располагаем подробными исследованиями о взаимодействии между мексиканцами и независимыми индейцами в отдельных штатах, биографиями выдающихся лиц той эпохи, и богатым набором монографий по отдельным группам индейцев и их восприятию чужаков. (8) Ставшая классикой книга Дэвида Вебера «Мексиканская граница» описывает нагнетание конфликта на границе в общем контексте ухудшения ситуации в северной Мексике, и в частности, по причине расширения американской торговой экспансии. Заслуженно известная книга Джеймса Брукса «Captives and Cousins» динамично рассматривает социальные и экономические связи, которые объединяли разные народы на всей протяженности мексиканской границы, — как в креативном контексте, так и в деструктивном. (9) Однако, даже такой широкий диапазон охвата анализирует лишь события, происходившие на территории современного американского юго-запада, в то время как большая часть бесчинств творилась южнее Рио-Гранде. Поскольку бóльшая часть литературы по пограничной тематике в основном, фокусируется на конкретных местностях, штатах или индейских племенах, расположенных на несуществующей до 1848 года границе, то для нас по-прежнему остается неясным тот геополитический эффект, который возник из межэтнического конфликта 1830-40 годов. Исследование связей между региональными и международными событиями того времени помогло бы рассмотреть богатую, но разрозненную литературу по приграничной тематике в новом, общеконтинентальном контексте.
В более широком смысле, восстановление значимости индейской темы в американо-мексиканской войне будет способствовать включению коренных народов в контекст международной истории обеих Америк. Текущий исторический нарратив о колониальной эпохе Северной Америки характеризуется доктриной о решающем влиянии индейцев на формирование отношений между европейскими державами. Иногда это отношение было опосредованным, а иногда индейцы оказывали прямую военную поддержку конкретным европейским государствам. Главным достоинством принципиально новых работ по этой теме таких авторов как Ричард Уайт, Дэниэл К.Рихтер, Колин Дж.Кэллоуэй и других стал тезис о том, что независимые индейские союзы могли косвенно влиять на политику колониальных держав и колониальные реалии того времени — даже когда преследовали свои собственные, часто сложные и изменчивые цели. (10) В литературе, которая по-прежнему фокусируется на американском северо-востоке, считается, что это влияние достигает пика в течение Семилетней войны, снижается во время Американской революции, и затухает после войны 1812 года. Лишь недавно ученые возобновили рассмотрение международной роли индейцев после этой даты. (11) Со своей стороны, историки по ранне-колониальному периоду Мексики постепенно начали включать вопрос о мексиканских индейцах-крестьянах в более широкий нарратив, в то время как десятки тысяч независимых индейцев, контролировавших северные мексиканские территории, по-прежнему остаются вне поля зрения региональных исследований. (12) В целом, историческая и социологическая литература по теме возникновения национальных государств в западном полушарии сформировалась вокруг сознательных или подразумеваемых сравнений с Европой. Литература эта, однако, мало уделяла внимания главному концептуальному отличию — что до второй половины девятнадцатого века Америка, в отличие от Европы, продолжала оставаться под контролем негосударственных общностей.(13)
В качестве решающего международного конфликта, оказавшего продолжительное влияние на судьбу всех народов континента, война между США и Мексикой может стать наиболее подходящей точкой отсчета для концептуального пересмотра исторического вклада индейцев в историю западного полушария. Серьезное рассмотрение непосредственной деятельности индейцев, и влияние этой деятельности на формирование дискурса в США и Мексике поможет уяснить, как независимые индейские племена смогли «мощно повлиять на политические отношения» между государствами-соперниками Северной Америки и за ее пределами.
В
Рис.1. Примерные зоны конфликтов между независимыми индейцами и Северной Мексикой, ок.1844 г.
В то время как упомянутые конфликты имели непосредственно региональные и местные причины, их политическая подоплека помогает понять, почему война с индейцами распространилась по всему Северу. Вслед за объявлением независимости от Испании в 1821 году, мексиканская республика оказалась без финансовых, и в меньшей степени — без дипломатических ресурсов, которые применялись Бурбонами для поддержания изощренной системы взаимоотношения с индейцами в Новой Испании, как-то: поддержание различных альянсов, регулярная торговля и подкуп. Бывшая когда-то устойчивой система регулярных подношений индейцам стала истончаться и разрушаться, вызывая «унижающие» отговорки не имевших своей наличности мексиканских чиновников, и вполне ожидаемую яростную реакцию индейских гостей. (14) Последствия мексиканской прижимистости вызвали самые тягостные последствия именно на северо-западе, где апачи отреагировали на отмену старой испанской системы рационирования ответными набегами на мексиканские территории. (15)
Для большинства независимых индейцев выгода от конфликтов стала перевешивать преимущества перемирия. Когда-то бывшие испанскими оплотами на Границе пресидио (гарнизоны) с начала 1810-х годов стали приходить в упадок. К началу 1840-х годов ни один пресидио не имел и половины состава, необходимого по закону, утвержденному в 1826-м году, не говоря уже о реально необходимом количестве людей при том снижении безопасности на границе, которое произошло в 1830-х годах. (16) В Мексике главы государства редко посылали регулярные войска против независимых индейцев, так как армия была постоянно задействована то против бесчисленных государственных переворотов, то восстаний на местах. Чиновники на федеральном и местном уровнях неустанно повышали уровень гражданской обороны, и в таких штатах как Сонора, Чиуауа и Нью-Мексико регулярно организовывались ответные кампании против враждебных индейцев. Однако, по всей границе мексиканские власти жаловались на нехватку денежных и транспортных средств, а особенно оружия и боеприпасов для защиты своего населения от противника, который был буквально рожден в седле. Жители штата Сакатекас имели больше всех оснований для жалоб: разоруженное по указу центральных властей вслед за восстанием 1835-го года, население штата подвергалось набегам команчей даже не имея, по их словам, «ногтей, чтобы расцарапать себя». (17)
Система региональной безопасности, установленная в поздне-колониальный период, создала императив привлекательности мира в противовес опасностям войны, и следовательно, на время притушила постоянную борьбу за животных и, в меньшей степени, за пленных, которая служила постоянным источником всех конфликтов между независимыми индейцами и северными мексиканцами. Индейские и не-индейские экономики равно зависели от домашних животных — для транспортировки товаров и людей, для войны и охоты. По всему мексиканскому Северу лошади, мулы и овцы (имеющие особенное значение для мексиканцев и навахо) служили необходимой характеристикой благосостояния, как ресурс, необходимый для создания взаимозависимых отношений между патроном и клиентом, и в качестве обычного выкупа за невесту. Молодой человек без перспективы собственности на скот не мог участвовать в основных аспектах экономической и социальной жизни. В равной степени индейцы и мексиканцы давали хорошее вознаграждение за пленных женщин и детей, которые рассматривались как товар, рабы или мелкая челядь. По всему мексиканскому Северу неравенство и нереализованные амбиции побуждали мужчин к улучшению своего материального положения путем захвата скота и пленных от этнически чуждых групп. (18)
Тем временем, сформировавшиеся выходы на внешние рынки сделали воровство и хищения прибыльным занятием. После 1821 года, американское торговое присутствие на мексиканском Севере значительно выросло. Мексиканские чиновники осуждали американских торговцев за то, что в обмен на мексиканский скот те снабжали индейских налетчиков оружием и боеприпасами, и называли их «торговцами кровью». (19) Действительно, имеются свидетельства этой деятельности среди апачей — особенно на южных равнинах, где в 1830-1840-х годах американские и техасские торговцы учредили несколько торговых домов на самой границе команчерии (территории команчей — прим.пер.) (20) Однако, у самих индейцев — по сравнению с техасцами или американцами, — было гораздо больше точек сбыта награбленного в Мексике добра: те же осейджи, шайены и арапахо — они все имели самые добрые торговые взаимоотношения с команчами и кайова в 1830-х и 1840-х годах. (21) Такие племена как чероки, чокто, крик, чикасо и другие народности, переселенные согласно американской политике перемещения коренных народов — представляли еще более широкий рынок для сбыта краденых лошадей и мулов, и часто выбирали в качестве посредников шауни, делаваров и кэддо. Эта незаметная, но последовательная торговля также сделала привлекательным и сбыт захваченных пленных, и вероятно, обеспечивала южные равнины львиной долей от продаж оружия и боеприпасов накануне североамериканского вторжения. (22) Следовательно, внутреннее неравенство и широкие внешние возможности побуждали индейца, и, в меньшей степени, мексиканца к хищению скота, женщин и детей у чуждых сообществ. Такое объяснение экономической базы для конфликта получило широкое и подробное толкование в литературе по приграничной тематике.
Гораздо меньшее внимание в литературе уделяется политическим процессам, определившим межэтнический конфликт в регионе. (23) Исследователи индейцев южных равнин, например, признали тот факт, что команчи и кайова иногда готовили большие кампании и совершали набеги крупными группами, но эти набеги рассматриваются, в основном, как частные неполитические проекты, инспирированные личными материальными амбициями. Соответственно, основной фокус делается на рассмотрение захватнических рейдов в качестве текущей экономической деятельности, но не исторического события. Возможно, по этой причине ученые-равнинники до сих пор не проявили особого интереса к ответу на вопрос — а что именно команчи и кайова делали к югу от Рио-Гранде?
Обильные мексиканские источники, уже частично обработанные мексиканскими учеными, сделали возможной количественную реконструкцию индейских набегов. Согласно имеющимся данным, мы можем заявить, что имеются три причины, по которым экономическая подоплека индейских набегов должна быть размещена в более широком политическом контексте. Во-первых, чередования набегов команчей и кайова свидетельствуют, скорее, о скоординированной политике, чем о простом совпадении амбиций. В течение 1830 и 1840-х годов география и интенсивность рейдерства расширяется в соответствии с точно определяемыми периодами, причем каждый период соответствует геополитическим событиям внутри и вокруг южных равнин. Во-вторых, большие кампании были скорее нормой, чем исключением. В более чем тридцати случаях в период между 1834-м и 1846-м годами команчи и кайова посылали за Рио-Гранде партии количеством около ста и выше человек. Более трети этих групп насчитывали по меньшей мере пятьсот воинов, и в четырех случаях мексиканские чиновники доложили об экспедициях, состоящих от восьмисот до тысячи воинов. Такие большие кампании включали, возможно, половину всех боевых ресурсов южных равнин. (24).
В-третьих и в заключение, огромные разрушительные последствия этих кампаний часто свидетельствовали как раз против экономической мотивации налетчиков как единственно возможной. Индейцы южных равнин не только разоряли дома, захватывали пленных, уводили лошадей и мулов, но тратили много энергии и шли на большой риск — и всё только для того, чтобы убить мексиканцев, забить множество их свиней, коров, коз и овец, и поджечь их дома, амбары и зернохранилища. В октябре
Известные своей раздробленностью и стремлением к анти-авторитарности, команчи состояли из различных пересекающихся сегментов. Самые малые семейные ячейки обычно собирались в большие родственные кланы, а группы больших семей собирались в бэнды, а каждое из четырех племен команчей, существовавших в 1830-1840-е годы (котсотека, ямпарика, тенева, и хоис) состояли из нескольких бэндов. Любое объяснение того факта, каким образом отдельные личности столь успешно сотрудничали внутри диффузных организационных структур, достигали консенсуса и планировали общие цели — подразумевает создание ряда механизмов, поддерживаемых узами кровного и фиктивного родства. Эти механизмы включали зарождение военных сообществ, племенные танцы, традиционную роль женщин в управлении кодексом мужской чести, и интеграционные функции племенных и надплеменных собраний. (26)
Однако, одна особенная черта в политической традиции команчей и кайова помогает нам объяснить координированность, объем и исключительную жестокость их кампаний в Мексику: это месть. Как большинство негосударственных народностей, отдельные представители команчей и кайова искали помощи у своей родни, чтобы отомстить чужакам за гибель своих близких. Также, среди индейцев южных равнин существовал обычай, когда горюющая семья заручалась поддержкой какого-либо выдающегося и амбициозного лидера, который нанимал воинов от ее имени. Обиженная сторона смиренно являлась к такому лидеру, рыдая и требуя сочувствия, прося оказать содействие в убийстве врагов и утолении горя. Затем просители обычно расширяли круг — как только родственник-истец сумел уговорить paraibo (лидера) своей общины на спонсирование похода мести, то, по заметкам внимательного наблюдателя, пара истцов продолжала свое путешествие к соседнему бэнду, «рыдая и взывая о помощи в поражении врага». Paraibo этого дальнего бэнда любезно принимал «убитых горем» истцов, собирал воинов и стариков, чтобы те выслушали гостей, «почему те пришли и причины, которые их вынудили обратиться к людям своего племени». Несмотря на то, что иногда просителям все же отказывали, в большинстве случаев просьбы получали отклик — тогда производился набор добровольцев, а в некоторых случаях посылались гонцы к другому бэнду. Просители назначали время и место для общего сбора, а затем продолжали путь в надежде убедить еще одного paraibo. Этот процесс мог продолжаться неделями или месяцами, иногда пересекаясь с племенными или надплеменными собраниями. (27)
Кратко говоря, большие кампании, организованные подобным образом, должны были быть недолгими, заканчиваться смертью врага, и отличаться от других небольших и менее формальных «рейдов», нацеленных более на увод скота и пленных. (28) Однако, отдельные небольшие набеги, в канун американо-мексиканской войны, казалось превратились в одну огромную кампанию – так как поиск выгоды в Мексике всегда пересекался со смертельной опасностью. В то время как команчи и кайова в 1834-1846 годах искали себе репутации и наживы на севере Мексики, по меньшей мере пятьсот индейцев южных равнин потеряли свою жизнь в подобных попытках. (29) Кайова часто маркировали события минувшего года смертями своих выдающихся воинов, увековечивая их память в раскрашенных календарях. Например, зима 1834-1835 гг. была помечена в календаре как зима, когда был убит Па-тон (Pa-ton); зима 1835-1836 гг. была помечена как зима, когда был убит То’едалте (To’edalte); зима 1836-1837 года была помечена смертью К’инахиате (K’inahiate). (30) Все подобные смерти оплакивались и взывали к отмщению, заводя маховик сложного механизма для вызывания жалости, определения спонсоров и организации ответных набегов. Имеющиеся источники проливают свет на этот процесс. Например, в 1845 году большие партии команчей-хоис, готовящих набег на Мексику, дважды сообщили посланникам из Техаса, что целью их будущего набега является месть. Календарь кайова показывает, что упомянутые выше жестокие набеги на Лос-Морос и Ранчо-де-ла-Пальмита были организованы лидером по имени Зепкоеете (Zepkoeete) в ответ на смерть своего брата, который годом ранее был убит во время набега на Тамаулипас. Мексиканцы зарезали одного из товарищей Зепкоеете, и впоследствии кайова увековечили тот сезон как зиму, в которую был убит Атахаик’и (Atahaik’i). (31)
Рис. 2. Выдающиеся кайова, убитые в Мексике. Взято из James Mooney, Calendar History of the Kiowa Indians (Washington, D.C., 1898).
Команчи и кайова объединяли свои общины для очередного совместного предприятия не столько для достижения индивидуальных экономических выгод, но частично и по причине ухудшения местной экономики, и часто в рамках дискурса о чести, сострадании, а особенно — мести. Такой расклад помогал собрать достаточное количество воинов для глубокого вторжения на мексиканскую территорию на несколько недель, для захвата сотен пленных и угона десятков тысяч лошадей и мулов. Поскольку месть придавала солидную политическую составляющую таким походам, то команчи и кайова пересекали пограничную реку не только для того, чтобы отобрать добро у мексиканцев, но и нанести им как можно больше ущерба. Именно по этой причине, широкая разрушительная сила индейских набегов в 1830-1840-х годах часто противоречила самому экономическому интересу, который побуждал индейцев к этим набегам. Индейцам было важно не что они хотели отобрать у мексиканцев, а как они это делали, как строили политическую структуру своих отношений с мексиканцами накануне американского вторжения. В 1830-е годы Мексика была не просто территорией для разнузданного разграбления, но и зоной столкновения интересов между отдельными индейскими племенами, некоторые из которых действовали в рамках организующего их государства, а другие самостоятельно. Все вместе они преследовали одну цель, стараясь достичь ее весьма несовершенными способами борьбы.
Большинство наблюдателей время от времени сводят сложную картину реагирования и контр-реагирования в этом конфликте к простому национальному дискурсу. Из брутальных отчетов с Севера Мексики ни для американцев, ни для мексиканцев так и не стало очевидным, что за региональным кризисом безопасности стояли связные политические интересы коренных народов — ведь для современников тех событий политическая картина мира выглядела по-другому. Наблюдатели из обоих государств молчаливо соглашались, что хотя индейские племена и наносили ущерб этим государствам, но они не могли рассматриваться в качестве самостоятельных игроков на международной арене. Тем не менее, как следует из цитируемых передовиц Нового Орлеана и Дуранго, ухудшающаяся ситуация в Северной Мексике представляла серьезную причину для тревоги уже и на международном уровне. Американцы и мексиканцы привыкли интерпретировать проблему регионального кризиса того времени без серьезного рассмотрения самих индейцев — они привыкли глядеть на самих индейцев, вместо того чтобы искать причины кризиса при непосредственном их участии — то есть, смотреть на события сквозь индейцев. Таким образом, как американцы, так и мексиканцы сводили сложную, организованную и последовательную деятельность коренных общин северной Мексики к вечному националистическому дискурсу своих государств.
Мы можем начать рассмотрение этого процесса с Соединенных Штатов, где наблюдатели инстинктивно пришли к понятию «прозрачности» взгляда на индейцев. То, что увидели американские политики, глядя сквозь индейцев, побудило их с презрением относиться к исконному мексиканскому праву на свои северные территории. В постоянной борьбе между индейцами и мексиканцами, американцы были склонны видеть расовую войну между полукровками-дегенератами и индейскими дикарями, каковой взгляд и заставил американцев почувствовать свое право — или, точнее говоря, Очевидное Предначертание — самим завладеть территориями северной Мексики и таким образом, спасти их. Проявления таковой крайней самонадеянности начались в Техасе.
После 1830 года масштаб и интенсивность межэтнических столкновений быстро распространялись по всему мексиканскому северу, однако отдельные местности еще до этой даты уже переживали эпизодические индейские набеги. После того как в
Повстанцы отправили своего наиболее выдающегося гражданина, Стивена Ф.Остина к властям Соединенных Штатов, чтобы сыграть на сочувствии американцам своему движению. (33) Остин произносил агитационные речи в нескольких штатах, излагая «дело Техаса». «В этом деле, — сказал он, — первым шагом будет убедить, и как мне кажется, я смогу это сделать простой констатацией фактов, что наше дело правое». Действительно, техасское дело было более чем правое — оно тоже было американское: «то же самое священное дело, за которое боролись и проливали кровь наши прадеды». Закончив вступление, Остин не забыл упомянуть и индейцев:
«Всего лишь несколько лет назад Техас был пустыней, землей диких бродячих команчей и других племен, которые постоянно вели войну против испанских поселенцев… Индейцы переходили даже на другой берег [Рио-Гранде], и опустошали там земли. Для того, чтобы обуздать дикарей и привести их к повиновению, правительство открыло Техас для заселения… Американская предприимчивость приняла приглашение и быстро ответила на этот призыв». (34)
Эта история, которую мы можем назвать «Мифом о создании Техаса», была пересказана и доведена до совершенства в книгах, статья и памфлетах, опубликованных по всей территории Соединенных Штатов. Техасские посланники в Соединенных Штатах скандировали этот миф как мантру, и сочувствующие делу Техаса американские политики вскоре выучили его наизусть. (35) Миф содержал три основных компонента: во-первых, до появления англо-американских колонистов Техас был пустыней, потому что мексиканцы, «либо по отсутствию личной доблести или воинского умения… были не в состоянии противостоять частым набегам своих диких соседей». Во-вторых, «мексиканские власти пригласили американских колонистов в Техас для того, чтобы отвоевать пустыню у индейцев и защитить северо-восточную Мексику от их набегов». В-третьих, «американцы сумели быстро выполнить эти две задачи.» Как сказал один из авторов, «неустанное упорство колонистов успешно преодолело все трудности природы, освободило землю от кишащих на ней индейцев, заставило леса уступить место пашням, а пустыню — улыбнуться». (36)
Политическую выгоду от «Мифа о создании Техаса» можно измерить тем, сколько раз этот вопрос поднимался в Вашингтоне. Например, сенатор Роберт Уокер, настаивая на немедленном признании независимости Техаса в 1836 году, информировал своих коллег, что американцы были «приглашены заселить пустыню, и защитить мексиканцев от частых набегов индейского противника». (37) В Палате представителей эту мысль часто повторял представитель Рипли: мексиканцы использовали колонистов в качестве «барьера против команчей, а индейцев Ред-ривер — чтобы защитить жителей внутренних штатов Мексики». Когда англо-американцы приняли приглашение мексиканского правительства, другой представитель в американском конгрессе отметил, что Техас сразу изменился: «Дикарь больше не бродил враждебными отрядами по равнинам Техаса».(38)
Осаждаемые индейскими набегами, мексиканцы нашли бы многое что ответить на такие интерпретации техасской истории, особенно в той части, что «поселенцы фактически создали барьер против команчей». Однако, «Миф о создании Техаса» все-таки был создан для самих американцев, и американцам же он помог укрепить моральные притязания на независимость Техаса. Для нас представляется более важным, что этот миф ввел представления об индейцах и мексиканцах в американский политический дискурс того времени, когда американская нация впервые заметила наличие больших территорий Севера Мексики. Американские политики стали все чаще читать заметки про Мексику, которые появлялись в газетах и журналах, таких как Niles’ Weekly Register, а также консульские отчеты, заметки путешественников и описания Техаса и северной Мексики, и конечно же, исполнительные отчеты и дебаты Конгресса. Посредством этих источников, у американских наблюдателей сформировалось также же представление о северных мексиканских территориях, как и о до-американской истории Техаса — они видели на севере Мексики лишь диких индейцев, страдающих мексиканцев, и пустеющие земли.
Американцы быстро узнали, что индейские набеги распространились по всему северу Мексики. В 1839 году меморандум Ассамблеи Миссури сообщал представителям в Вашингтоне, что Нью-Мексико подвергся очередному разорению от руки индейцев: «Равнины и пастбища этой провинции опустели и обезлюдели, а люди обеднели». Джозайя Грегг, главный хроникер и торговец Санта-Фе, поражался «безрассудной смелости» апачей и неспособности мексиканцев защитить самих себя: «Говорят, что небольшие группы из трех-четырех воинов появляются при свете дня в миле от города Чиуауа, убивая работников и уводя стада мулов и лошадей без малейшего сопротивления» (39) Американский консул в Матаморос часто сообщал о разорении, творимом индейцами в северных штатах. Штаты Тамаулипас, Нуэво Леон, Коауила, Чиуауа и Сонора казалось, находились в осаде, а индейские налетчики продвигались все дальше вглубь страны. Уильям Кеннеди, известный знаток Техаса, сообщал своим читателям, что команчи и апачи много лет подряд «продвигались вглубь штата Дуранго… грабя и уничтожая селения, и уводя лошадей и скот». В
Однако, для американцев самым главным приговором беспомощности мексиканцев служил факт пребывания мексиканских женщин и детей в индейском плену. Те же самые источники, которые сообщали о налетах команчей, отмечали также, что индейцы «увели несколько женщин», «быстро удалились, захватив нескольких пленных», или «захватили с собой много женщин и детей», которых они «неизбежно превращали в прислугу». (41) В 1846 году Уэдди Томпсон, бывший посол США в Мексике, настаивал на том, что «у команчей в рабстве пребывают не менее пяти тысяч мексиканцев». Казалось, что ни мексиканские ранчерос, ни милиция, ни регулярные военные силы ничего не предпринимают, чтобы исправить ситуацию. В 1844 году, например, то же изданиеNiles’ сообщало, что команчи за один набег уничтожили четверть северной армии генерала Марьяно Аристы. (42)
В то время как команчи разоряли мексиканцев, американские информаторы заверяли своих читателей, что в присутствии англо-американцев индейцы становились жалкими ягнятами. Популярное издание New Orleans Picayune писало, что команчи «совсем не боялись испанцев, зато американцы внушали им благоговейный страх». Грегг подтверждал этот факт, утверждая что команчи становились «робкими и трусливыми», когда им встречались американцы. Другой автор добавлял, что команчи «быстро отступали при вторжении на их собственную территорию».(43) Один из историков Техаса замечал, что поскольку команчи были «неспособны к объединенному или организованному действию», то они «должны были рассыпаться на мелкие кусочки перед англо-американским противником». Тот же Кеннеди, знаток Техаса, называл индейцев «нацией воров». «Даже самая малая американская армия с винтовками способна держать большие отряды индейцев на расстоянии», — пояснял он. — «индейцы совершают набеги только на самых беззащитных». Следовательно, сообщал еще один американский автор, команчи совершали набеги на мексиканцев, так как «их противник был еще более труслив, чем они, и привычно попускал индейцам жестоко разорять свою страну». (44)
Другими словами, те же самые индейцы, которые в глазах американцев так успешно разоряли северную Мексику, должны были рассеяться в прах при появлении англо-американцев — такое видение было очень актуальным, и формировалось оно для самовнушения. Очерняя команчей, критики тем самым принижали мексиканцев, которые позволяли себе прогибаться перед столь презренным противником. Как и в случае с «Мифом о создании Техаса», американский дискурс о северной Мексике превратил индейцев в яркое свидетельство мексиканских неудач, а не в их причину — то есть, как и Техас до англо-американского заселения был пустыней, так и сама северная Мексика была в разрухе, и вовсе не потому, что индейцы были сильны, а потому, что были слабы мексиканцы.
Так почему же были слабы мексиканцы? Многие американские комментаторы подчеркивали, что мексиканцам недостает храбрости и интеллекта. В частности, тот же Грегг, распространяясь на тему разорения штата Чиуауа апачами, утверждал что редкие преследования индейских налетчиков мексиканцами лишь «свидетельствовали о тупости» этих самых мексиканцев, которые «всегда были склонны к поспешному отступлению, иногда даже в глаза не видя врага» (45). Американские обозревали также пытались объяснить мексиканские проблемы с индейцами как следствие мексиканской лени, физической слабости и тупости. Другие более масштабно мыслящие современники собрали все эти претензии к мексиканцам в общий тезис того, что в период правления президента Джексона постепенно вылилось в мудрёные псевдо-научные теории о расовых различиях. (46)
Итак, в фундаментальном, физиологическом смысле, мексиканская кровь была ответственна за то, что северная Мексика страдала от набегов индейцев. «Миф о создании Техаса» описывал мексиканца со смешанной кровью как некоего «замбо», который — либо по своей исконной боязни индейцев», либо «по недостатку личного мужества и военного искусства» — был слишком ленив, чтобы возделывать землю, и слишком труслив, чтобы противостоять агрессии северных индейцев» (47). В Америке, рассказы о нападениях индейцев в какой-либо части северной Мексики имели под собой ту же подоплеку, что и более широкая американская риторика о незаконности владения Мексикой своими северными территориями. Посол Уэдди Томпсон, который ничего кроме презрения не испытывал к команчам, полагал что бесконечные страдания мексиканцев от рук индейцев самым лучшим образом свидетельствовали о безнадежности мексиканской нации в истории Северной Америки. «Я полагаю тот факт, что индейско-мексиканская раса должна отступить перед нами, столь же верным, как и судьба наших собственных индейцев, которые с точки зрения военного искусства, как ни в чем другом намного превосходят мексиканцев». (48)
Сами мексиканцы тоже пришли к нестойкому консенсусу, почему индейцы причиняют такой ущерб северной трети их территорий, однако прошло не менее десяти лет, прежде чем ими были сделаны выводы на этот счет. Все мексиканцы признавали, что когда-то грозные испанские укрепления пришли в упадок, тем самым облегчив для индейцев вторжение на нынешние мексиканские территории. Таковая причина, однако, объясняла именно легкость проникновения индейцев, но не причину, по которой они стали ходить в походы. В поисках таких причин, мексиканцы на Севере были изначально склонны объяснять ту жестокость, которую они наблюдали в индейцах, злобной и животной натурой «дикарей», в то время как верховные власти в городе Мехико указывали на неблагоприятные и жалкие условия, в которых проживали индейцы.
Не подлежит никакому сомнению, что у самих северных мексиканцев имелся целый диапазон мнений по поводу индейских налетчиков. (49) В начале 1830-х годов, большинство политиков и писателей мексиканского Севера стали рассматривать «войну против дикарей» в рамках борьбы Цивилизации, Религии и Политической организованности против варварства, невежества и хаотического индивидуализма. В частности, комментатор из Чиуауа вопрошал, неужели тот самый народ, который когда-то стряхнул испанское иго, ныне согласится стать «рабом бродячих дикарских племен, единственной политикой которых является воровство и убийство». Другой наблюдатель желал знать, «что это за горстка грозных каннибалов, которая должна держать в постоянном напряжении организованное общество»? Некоторые северяне настаивали на переговорах и гуманном урегулировании проблемы, но таких было меньшинство. «Я никогда не соглашусь, что они похожи на нас, живущих в обществе, исповедующих религию, и признающих все права, установленные этим обществом», — как-то ответил лейтенант-губернатор Соноры одному из сторонников переговоров. «Апачи не похожи на нас, разве что своим человеческим обликом» (50). Los barbaros (дикари) были животными, такими низшими созданиями, что по словам политического географa Хосе Агустина Эскудеро, «сама земля изрыгала рвоту от своей боли». Издатели писали, что враг нападал без всякой причины или предупреждения, «убивал бедного пастуха … жалкого лесоруба… прислугу… малых детей». Следовательно, единственно разумным, или вернее — единственно возможным ответом, согласно законодательству Соноры, было «уничтожение и вечная война против дикарей». (51)
Президенты и министры в мексиканской столице полагали, что риторика их северных соотечественников преувеличена, и настаивали, что апачи, команчи, навахо и другие налетчики были не только человеческими существами, но и мексиканскими гражданами. Такой взгляд находился в согласии с решительным заявлением мексиканской Конституции
Рис.3. Западные команчи в военном одеянии. Акварель Лино Санчес и Тапия. Воспроизведено с разрешения Музея Америк Гилкриса.
Концептуальная пропасть между этими двумя позициями только усугубляла кризис безопасности. Мексиканцы-северяне рассматривали свою борьбу против «дикарей» как истинно национальную, хотя враг в этой войне оставался неясным. Мексиканские же федеральные чиновники видели в индейских налетчиках образ, схожий с мексиканскими «banditti», и в этом качестве местных криминальных элементов, индейцы, казалось, не представляли внешней угрозой национальной безопасности. Без четкого определения, которое недвусмысленно позиционировало бы индейцев в мексиканском национальном контексте, оборона границы продолжала оставаться плохо организованной, неэффективной, и постоянно усугублялась острой борьбой за жидкие ресурсы.(54)
После десяти лет разногласий, мексиканцы снова начали конструировать совместный дискурс о диких индейцах. Как и в Соединенных Штатах, этот дискурс стал приобретать националистический характер именно с разговоров о Техасе, и сам явился результатом намеренных политических расчетов. В начале 1840 гг., по мере того как Республика Техас приняла более воинственную риторику по отношению к Мексике, чиновники-северяне стали замечать, что слово «техасский» привлекало внимание в мексиканской столице гораздо быстрее и успешнее, чем слова «апачи» или «команчи». Издатели северных газет стали выискивать предполагаемые – и ранее не столь заметные — связи между техасцами и «дикарями». Губернаторы северных штатов переняли этот дискурс, и информировали вышестоящих лиц и население том, что индейские вторжения «направляются из Техаса». Таким образом, успешно соединяя две актуальные угрозы в одну, они манипулировали ими для очередных запросов на получение ресурсов. (55)
В Мехико чувствовали себя вполне комфортно при такой трактовке проблемы. Столичные наблюдатели считали, что техасцы и американцы поставляли индейцам огнестрельное оружие: таким подозрениям способствовали частые государственные перевороты и сама политика мексиканского государства в 1840 гг. (56) Например, в 1841 году, когда техасские представители стали хвастаться своими намерениями превратить Сьерра-Мадре в свою южную границу, то издания города Мехико стали открыто писать о том, что техасцы подстрекают индейских налетчиков к организованному вторжению. В
Как только предполагаемые связи между техасцами и индейцами стали привлекать внимание на границе и в столице Мексики, произошли два события, которые объединили дотоле разрозненную риторику в нечто похожее на национальный консенсус. Во-первых, весной 1844 года американский президент Джон Тайлер представил Конгрессу США план аннексии Техаса. План Тайлера провалился, однако мексиканские руководители восприняли это лишь как задержку во времени. Пока чиновники в Мехико рассматривали все возможные смыслы и трактовки плана Тайлера, произошло второе событие: по всему Северу значительно увеличилась частота индейских набегов. В штате Чиуауа, заключенные в 1842 и 1843 гг. мирные соглашения с апачами стали нарушаться, а годом позднее и вовсе были аннулированы. В Нью-Мексико, конфликт с навахо, казалось, углублялся каждый месяц, а мексиканский губернатор еще и безрассудно спровоцировал ютов, которые стали угрожать северным городам и поселкам. (58)
В 1844 и 1845 годах, после относительно спокойного
По мере того как нарастало политическое напряжение, все больше мексиканцев стали находить в кризисе безопасности на границе очевидные признаки тайного сговора между североамериканцами и индейцами. В ноябре 1844 года Джеймс Полк выиграл борьбу за пост президента США благодаря сильной поддержке идеи аннексии Техаса, а Конгресс США одобрил аннексию за несколько дней до его инаугурации. Вскоре после того как Полк вступил в должность, военный министр Мексики Педро Гарсия Конде конфиденциально заявил мексиканскому конгрессу, что «орды варваров» «каждый раз посылаются узурпаторами нашей территории, чтобы опустошить земли, которые они хотят отнять у нас при помощи предательства, ничем не рискуя». Гарсия Конде описал соглашение, по которому США снабжали индейцев не только оружием и боеприпасами, но и давали им инструкции политического характера, в частности «необходимое указание о том, что они должны понимать ту силу, которую представляют их объединенные массы». (61)
Складывающийся национальный консенсус по поводу индейцев, подстрекаемых беспринципными американцами или даже агентами американского правительства – был таким же мифом, как и Миф о создании Техаса. Безусловно, апачи и команчи доставали оружие и боеприпасы у американцев, и даже имеются свидетельства того, что несколько торговцев сделали себе состояние на постоянно увеличивающихся индейских набегах. (62) Однако, североамериканские коммерсанты не могли сильно повлиять на политику индейцев — индейцы севера Мексики гораздо охотнее торговали и советовались с другими индейцами. Что же касается правительства США, то в
Как бы то ни было, у мексиканского консенсуса были свои преимущества: в конечном итоге, он задавал необходимые концептуальные рамки для определения национальной политической идеи относительно индейских налетчиков. Проставив американскую печать на длинных списках погибших и новостных сводках об опустевших корралях, сожженных ранчо, потерявших детей родителях, новый национальный консенсус подогревал анти-американские настроения в преддверии вероятной войны с Соединенными Штатами. Вдобавок, воображаемый заговор между американцами и индейцами позволял северянам и руководству Мексики не утруждаться построением собственных концепций относительно индейской проблемы. С точки зрения идеологической и эмоциональной, казалось достаточным поговорить о «презренной кучке каннибалов», или «детях пустыни», жаждущих присоединиться к цивилизации и уже почти рассматриваемых как соотечественники. Однако, когда несколько сотен индейских налетчиков год за годом, с методической точностью хозяйничали в приграничных штатах, такой самообман потребовал бы геркулесовых усилий. В сложившейся кризисной ситуации, для мексиканцев было гораздо актуальнее видеть за индейцами руку американцев, снабжающих индейцев оружием и боеприпасами, и дающих «необходимые указания». (63)
Однако, консенсус сложился слишком поздно. Весной 1846 года армия США вторглась на север Мексики, и американцы стали одерживать решительные победы над мексиканскими войсками — в основном, благодаря преимуществу в легкой артиллерии. В то время как армия Полка продвигалась через северные территории, она везде проходила по земле, уже отмеченной войной. От Нью-Мексико до штата Тамаулипас, интервенты встречали покинутые дома, неубранный урожай, и свежие могилы. Эти свидетельства отчаяния словно собрались все вместе в одном из небольших городков, забитом беженцами: по словам одного очевидца, городок был «переполнен перемещенными. Каждый дом и каждая хижина были наполнены мужчинами, юношами, женщинами и детьми». (64) Иногда северяне доверялись американцам, рассказывая им истории о вечной угрозе, жалуясь на убитых или пропавших детях, и обещая сотрудничество в обмен на защиту от индейцев. (65)
Полк и его стратеги рассчитывали на такую ситуацию. Война фактически закончилась, когда войска США вступили в город Мехико и заняли Залы Монтесумы, однако изначально президент Полк планировал войну только на мексиканском Севере – в тех самых регионах, которые были разорены индейскими набегами. Полк и его советники стремились завоевать дружбу, или по крайней мере, нейтралитет северных мексиканцев, которые попали в зону американской оккупации. Американских генералов беспокоили десятки тысяч гражданских мексиканцев, которые могли бы пополнить ряды мексиканской армии, а также намеренные и координированные отказы поставлять запасы американским войскам, и пожалуй самое главное – возможность развертывания партизанской войны против оккупантов. Беспокойство по поводу такого сценария побудило Полка и его подчиненных к выработке подробной инструкции к командующим на местах, приказывая им эксплуатировать страхи мексиканцев и играть на их недовольстве своим федеральным правительством. Индейцы стали центральной частью этой задачи. «Нашей целью является ваше освобождение от деспотов», — велел объявлять генерал Закари Тейлор в каждом захваченном населенном пункте, — «прогнать диких команчей, предотвратить новые набеги, и заставить индейцев возвратить вам из рабства ваших жен и детей». Генерал Стивен Керни создал специальную версию для Нью-Мексико: «От мексиканского правительства вы никогда не видели защиты», — провозгласил он. «Апачи и навахо спускались с гор когда хотели, и уводили ваших овец, и даже ваших женщин и детей. Мое правительство исправит такое положение вещей». (66)
С учетом тех подозрений, которые были у мексиканцев по поводу истинных причин индейских набегов, можно только представить себе людей в толпе, кивающих головами в ответ и обменивающимися понимающими взглядами. Однако, помощь от лицемеров была все же лучше, чем никакой помощи, потому что конфликты с индейцами только усилились во время американо-мексиканской войны. Вождь навахо из Нью-Мексико так ответил американским офицерам на их предложение о прекращении набегов на Мексику: «Вы только что начали войну против этого же народа», — заметил Закарильос Ларгос. — «Теперь же вы обращаетесь к нам, чтобы мы не начинали того, что вы сами только что совершили». К 1847 году, американские издания сообщали о том, что «индейские набеги в Нью-Мексико стали еще хуже, чем за последние двадцать лет». (67) В штатах Чиуауа и Сонора война совпала с усилением межэтнических конфликтов. Несколько месяцев спустя после начала войны охотники за скальпами, нанимаемые правительством Чиуауа, помогли горожанам устроить бойню, в которой погибли по меньшей мере 130 апачей: мужчин, женщин и детей, которые безоружными с миром явились в город Галеана. Наблюдатель в городе Чиуауа вспоминал «радостные вопли», потоки текилы и мескаля, шляпы, бросаемые в воздух в «диком возбуждении», когда по улицам парадом проносили высохшие скальпы. В ответ на это, Мангас-Колорадас и другие вожди апачей ответили волнами жестокости, которые потрясали северную Мексику в течение американской интервенции.(68)
Команчи и кайова последовательно совершали крупные набеги на Мексику во время американо-мексиканской войны. Безусловно, испытываемые Мексикой бедствия были им только на руку, однако к северу от Рио-Гранде были и другие события, которые дали новый толчок набегам. В 1846 году представители южных команчей заключили союз с апачами-мескалеро, своими бывшими врагами, которые часто пересекали мексиканскую границу в знакомых местах и которые в прошлом часто чинили препятствия походам самих команчей. Вероятно, такое соглашение, дало возможность команчам ознакомиться с географией набегов, уже знакомой апачам-мескалеро, и способствовало их совместному участию в кампаниях. (69) Кроме того, в 1847 на севере Мексики и южных равнинах закончился долгий и стабильный период ливневых дождей. Последствия засухи усугубились слишком долгой чрезмерной охотой для последующей торговли шкурами, разрушением среды обитания вдоль низкого уровня рек. Все вместе, эти причины причинили огромный ущерб южным стадам бизонов. К 1847 году индейский агент в Техасе заявил о широком употреблении в пищу лошадей и мулов среди команчей, а календарь кайова увековечил зиму 1847-1848 гг. загоном антилоп, что обычно практиковалось только во времена крайней нужды. Неудачные периоды охоты способствовали целой серии разрушительных индейских набегов на штаты Коауила, Чиуауа, Дуранго, Сакатекас и Сан-Луис Потоси, которые пришлись как раз на время американо-мексиканской войны. (70)
Северная Мексика переносила тяжкие страдания. «И подумать только, что мы обязаны всем этим» — возмущались издатели Registro Oficial, — «пресловутому американскому врагу, который насылает на нас кровавые орды дикарей, и руководит их действиями с неслыханным коварством и жестокостью! Вот такими методами ведет войну нация, которая считает себя цивилизованной». Британский путешественник, проезжающий на север из центральных районов Мексики в конце 1846 года, повсюду отмечал последствия индейских набегов: уже неподалеку от города Сакатекас, темой каждого разговора было: «Индейцы! Индейцы!». Продвигаясь на север с большими предосторожностями, путешественник постоянно слышал рассказы о страхе и «ужасе ожидания», наблюдая оставленные налетчиками поселки: «настоящий лес из крестов, некоторые из которых повалены или вовсе переломаны индейцами»; колодец, принадлежащий губернатору Чиуауа, был переполнен забитой скотиной; грифы, клюющие на обочине дороги труп с торчащей в лице стрелой». (71)
Поэтому, когда в 1846 и 1847 гг. северяне говорили о «враге», они так же часто имели ввиду индейцев, как и американцев. Пятнадцать лет индейских набегов и постоянной угрозы оставили такое разрушительное наследство, что большинство слоев населения мексиканского Севера просто не смогли оказывать значительное сопротивление американской армии, или, возможно, даже и не хотели. На северо-востоке, например, государственным чиновникам было предписано рекрутировать для борьбы с американцами всех лиц мужского пола от шестнадцати до пятидесяти лет. Поселки, которые часто подвергались индейским набегам, были освобождены от приказа, однако и в других местностях власти протестовали, не желая отдавать своих мужчин, которые были нужны для патрулирования территории от индейцев. (72) Несколько позднее, похожий сценарий развернулся в более широком масштабе. В конце 1846 года Санта-Ана наконец-то смог собрать огромную армию, и нанести поражение Тейлору у города Монтеррей. Мехико призвал все мексиканские штаты к дополнительному набору людей, однако учитывая тот урон, которые понесли северные территории от индейцев и американцев, людские ресурсы потребовали только от трех северных штатов – Чиуауа, Дуранго, и Сакатекас. Не доверяя Санта-Ане, и, что гораздо важнее – находясь лицом к лицу с реальностью угрозы от команчей и апачей, ни один из трех штатов не откликнулсяНаследство пятнадцати лет разрушений и постоянной углюдским на этот призыв. В феврале 1847 года мексиканская армия проиграла сражение у Буэна-Виста с минимальным превосходством американцев. Если бы штаты Чиуауа, Дуранго и Сакатекас исполнили приказ о снабжении людскими ресурсами, то, возможно, силы Санта-Аны возросли бы на одну пятую, что дало бы ему возможность выиграть ту битву, которая полностью изменила бы динамику всей войны. (73)
В конечном итоге, последствия набегов индейцев на севере Мексики – как в прошлом так и в настоящем — послужили фактором сдерживания народного сопротивления американским оккупантам. В то время как северяне все же организовывали сопротивление завоевателям, особенно заметное в штатах Нью-Мексико и Калифорния, однако народная герилья никогда серьезно не угрожала позициям Тейлора. Американские командиры докладывали о нападениях повстанцев на отставших, и на случайные караваны мулов, и даже отвечали на подобные акты суровыми коллективными расправами над мексиканскими поселками. Однако более здравые умы признавали, что повстанческое движение было лишь тенью того, каким оно могло быть. Джозайя Грегг, передвигаясь вместе с американской армией, отметил, что крупнейший повстанческий отряд насчитывал менее чем тысячу или даже всего сотню человек, в то время как северо-восточная Мексика могла бы выставить сотни тысяч добровольцев, чтобы начать нерегулярные военные действия против американских войск. Если бы это предположение сбылось, то повстанческое движение могло бы предотвратить, как в военном так и политическом аспекте, планируемый Полком бросок в центральные районы Мексики. (74)
Итак, армия Закари Тейлора не встретила серьезного сопротивления в виде народной герильи, а в 1847 году президент Полк выслал в центральную Мексику вторую армию под руководством генерала Уинфрида Скотта, и той же осенью город Мехико был взят американскими войсками. После поражения, некоторые мексиканские лидеры заявили о равнодушии северян, или даже об их сговоре с врагом. Издания штата Дуранго отвечали на обвинения в предательстве: «За что? Потому что мы не смогли собрать и выставить готовую армию, где потребовалось бы платить солдатам наличностью, а наши братья погибли от рук дикарей или же скрылись от их ярости?» Представители Чиуауа тоже пытались защитить свою честь – они напомнили своим соотечественникам, что штат Чиуауа был «пятнадцать лет разоряем и опустошаем варварами, потоплен в людской крови, стенаниях вдов и сирот, и стал идеальной сценой для демонстрации власти Соединенных Штатов». (75)
Если из этой фразы убрать иронию, то сторонники экспансионизма в Вашингтоне сразу согласились бы — ведь по их образу мышления, Чиуауа и весь остальной мексиканский Север были не только идеальной сценой для демонстрации власти США, но и отчаянно в этой власти нуждались. К тому времени как сенаторы стали открыто вести дебаты о том, сколько территорий можно потребовать у Мексики, экспансионисты уже вывели результаты десятилетних наблюдений о том, что мексиканский Север не имел собственно мексиканской истории, и, судя по всему – в нем скоро не останется собственно мексиканцев. Именно на таких основаниях сенатор Эдвард Ханнеган настаивал на уступке половины мексиканских земель, называя их пустующими, «необходимыми для нас, и ненужными для Мексики», «пустынями, где нет никакого населения, кроме банд бродячих дикарей». Сенатор Роберт Хантер заявил что он не «считает возможным препятствовать нашим людям расселяться по всей стране. Мексиканцы бегут от индейцев; это дает нам новый аргумент в пользу нашего заселения той территории, которая иначе была бы заселена дикарями». (76)
Такое видение ситуации нужно воспринимать серьезно. Руководители США прибегали к рассказам об индейцах, нападающих на мексиканцев, не только ради риторики как таковой. Конгрессмены, издатели, официальные лица во власти указывали на разрушительную войну Мексики с пограничными индейцами как убедительное, и, по их мнению, справедливое свидетельство тому факту, что мексиканцы были неспособны сами развивать свои северные земли. Это не означает, что все те, кто придерживался таких взглядов, непременно хотели отнять у Мексики ее территории. Политики, не поддержавшие войну, или даже настроенные против нее, тоже вели разговоры об индейских набегах, однако они включали индейский фактор в аргументацию против сецессии – они взывали, например, к «хорошо известному факту», что на Севере налетчики «прорвались ко многим испанским поселениям, и разрушили их», оставляя лишь мексиканцев индейского происхождения, мало пригодных для американской политической жизни. (77) Другими словами, риторика по поводу войны между Мексикой и индейцами была не столько частью рассчитанной экспансионистской политики, сколько показателем тех настроений, которые к 1846 году стали характерными для политического спектра американского общества.
Например, один из политиков, который в то время серьезно говорил о роли индейцев, сам часто критиковал экспансионистские планы – Джон Кэлхун воздержался при начальном голосовании по поводу войны, выражал недовольство махинациями президента, и полагал, что приобретение значительной территории к югу от Рио-Гранде — за что лично выступал сам Полк и некоторые сторонники его кабинета – может задеть рабовладельческие штаты. (78) Поэтому, два раза, когда он полагал что события могут дойти до требования больших уступок земель, Кэлхун выступал в поддержку одностороннего вывода американских войск к Рио-Гранде и сохранения границы по этой реке. Кэлхун обосновывал аннексию Нью-Мексико и Калифорнии частично по причине мексиканских неудач в борьбе с индейцами. «Знаменательным фактом в истории этого континента», — говорил он, — «является то, что впервые аборигены оказали значительное давление на население европейского происхождения». Год спустя, Кэлхун добавил еще один аргумент к своей мысли об обороне: «Итак, половина земель, обозначенных этой линией, населена индейскими племенами настолько мощными, что не следует бояться вторжения Мексики. Это они вторгаются в Мексику! Они даже слишком мощные для нее; на всем протяжении этой линии не понадобится ни одного солдата, чтобы защитить нас от Мексики». (79)
Рис. 4. «Зверства индейцев в Нью-Мексико». Взято из John Frost, Pictorial History of Mexico and the Mexican War (Philadelphia, Pa., 1848).
Никто не стал дискутировать с Кэлхуном по поводу его точки зрения. Конечно, многие не соглашались с его позицией, но никто не рискнул опровергнуть заявление о том, что индейцы разрушили мексиканские начинания на Севере. Именно по этой причине, за исключением узких дебатов по границе между Мексикой и Техасом, противники войны и уступки земель очень редко, и только общими словами говорили о праве Мексики на свои территории. Многие в Конгрессе и вне его полагали войну несправедливой и опасной для Союза, и эти инакомыслящие часто критиковали Полка за его обоснования конфликта. (80) Однако, когда они говорили о территориальных правах Мексики, они почти никогда не рисковали заходить за пределы того неоспоримого, хотя и плоского факта, что право Мексики на свои земли является юридически обоснованным. Поразительно, что в поисках аргументов против планов Полка противники экспансионизма не привлекли других, более звучных и убедительных аргументов в защиту прав Мексики. Разве не были жители севера Мексики теми пионерами, воинами-фермерами, которые поколение за поколением работали и проливали кровь за свои земли, за свою веру, монархию и нацию, в точности как пионеры США? Разве их недавние страдания не являются еще одним свидетельством их самопожертвования? Не исказила ли Америка свои основополагающие идеалы, отняв у Мексики земли, за которую ее народ и его предки боролись с индейцами начиная с шестнадцатого века? Однако, противники войны в США избегали подобных аргументов. Возможно, они и уважали территориальные права Мексики, но практически не учитывали ее историческую специфику, ибо, в сущности, соглашались с экспансионистским обоснованием о том, что попытки Мексики освоить северные территории были приостановлены или даже аннулированы индейцами.
Следовательно, кризис безопасности на севере Мексики стал тем краеугольным камнем, который задал направление мыслям американских политиков по поводу предлагаемой уступки земель Мексикой, вне зависимости от их позиции по отношению к войне. Однако, это только половина истории. Другая половина, полностью реализованная в Мифе о создании Техаса и только зарождающаяся в текущем конфликте с Мексикой, касалась способности англо-американцев – или, скорее, их предназначения – сделать то, что не смогла Мексика: нанести поражение индейцам и обеспечить безопасность страдающих жителей северных территорий.
Полк проинструктировал своих генералов давать именно такие обещания мексиканцам на местах, и он взял на себя смелость заверить Конгресс в том, что именно с такою целью в конце
Весьма самоуверенные речи, но поверил ли им кто-нибудь? Каждый сенатор решал за себя, так как Статья 11 предложенного Договора Гвадалупе-Идальго обязывала власти США препятствовать индейцам, живущим к северу от новой границы, совершать набеги на Мексику, и освободить мексиканских пленников, которых индейцы держали у себя. Американский переговорщик Николас Трист сообщил Госсекретарю Джеймсу Бьюкенену, что северные штаты Мексики никогда бы не ратифицировали Договор без одиннадцатой статьи, и мексиканцы восприняли поддержку Триста как доказательство того, что они считали свое дело правым, ибо дело это было «делом всех культурных наций, а именно – защитой цивилизации от варварства». (82) Данная статья фактически была отголоском самоуверенной риторики самого Полка, и что самое важное – она призывала перейти от риторики к делу. Все эти разговоры про глупых и трусливых мексиканцев, презренных команчей, про англо-американцев, одной рукой побивающих индейцев, и про пустыни, расцветающие садами – были ли они пустой бравадой или искренним убеждением?
Считается, что оппозиция Статье 11 была инициирована теми, кто лучше всего понимал проблемы безопасности Мексики. Как никто другой в Вашингтоне, представители нового штата Техас отдавали себе отчет в том, какие трудности имеются в деле предотвращения индейских походов на Мексику. Теоретически, они многословно рассуждали о том, что Мексику надо спасать от дикарей, однако когда дело дошло до голосования, они стали громко критиковать Статью 11. Сенатор Сэм Хьюстон предсказывал, что эта статья оставит США «обремененными такими обязательствами в отношении индейцев, что с точки зрения материальной выгоды, эти обязательства перевесят преимущества от приобретения пустующих земель». Хьюстон и его коллега Томас Джефферсон Раск заручились поддержкой представителя от Миссури Томаса Харта Бентона (самого давнего эксперта по Нью-Мексико и мексиканскому северу), Джефферсона Дэвиса (командующего полком на северо-востоке Мексики во время войны) и десятком других сторонников для критики Статьи 11 перед финальным голосованием. (83).
Они потерпели неудачу. Большинство сенаторов, более искушенных в риторике чем в реалиях мексиканского конфликта, проголосовали за ратификацию договора, который закрепил обязательства США по предотвращению индейских набегов на Мексику. Они поступили так, потому что сами себя убедили в том, что Соединенные Штаты обязаны спасти северную Мексику только самим фактом вливания высшей англо-американской энергии на новые территории, которая быстро победит кочующих дикарей, освободит беззащитных мексиканских пленников, и спасет обширный, но заброшенный сад на западе от мексиканского нерадения.
Тот факт, что представители обоих государств одобрили Статью 11 и были ею удовлетворены, свидетельствует о том, что как у американцев, так и у мексиканцев, в целом совпадала концепция восприятия индейцев. Американцы полагали, что апачи, навахо, кайова, команчи и другие индейцы были неспособными к дисциплине, малодушными приспособленцами. Но главной их чертой, по мнению американцев, была способность на ответную реакцию — ведь мексиканская слабость, расовая неполноценность, трусость и тупость провоцировали, и даже вынуждали индейцев к набегам на Мексику. Большинство американских политиков полагали, что американская сила заставит повернуть вектор ситуации в обратную сторону. Со своей стороны, мексиканские переговорщики полагали, что «дикари» во многом черпали свою силу, вооружение, а также тактику и политическое руководство от «североамериканцев». Именно поэтому мексиканские представители на переговорах боролись за Статью 11 как за «единственное преимущество», которое могло бы компенсировать Мексике все те потери, которая она понесла в войне. (84)
Однако, тщетными оказались эти надежды, рожденные в рамках видения девятнадцатого века, когда только национальные государства и империи считались игроками на международной арене. Несмотря на множество имеющихся свидетельств, национальные лидеры как в Мексике так и в США были неспособны увидеть негосударственные индейские народности в качестве стабильных политических сообществ, имеющих свои собственные коллективные цели — цели, которые, даже косвенно могли изменить ход событий в национальных государствах. Вот почему руководители обоих государств были в ярости и смущении, когда по окончании войны поднялась новая волна индейских набегов, которая росла в прогрессии вплоть до начала 1850-х годов. Стало очевидным, что индейские военные кампании не были порождением одного только мексиканского невежества или американской провокации. Мексиканцы приходили в негодование, и грозили американцам миллионными исками за нарушение Статьи одиннадцатой. Администрация США в ответ жаловалась на мексиканскую пассивность и просила о терпении. Набеги через границу, хотя и в меньшем объеме, продолжались даже в течение 1880 гг., однако Вашингтон не был готов терпеть столь долгий срок, и среагировал раньше — не имея возможности соблюдать Статью 11, Соединенные Штаты в 1854 году попросту выкупили проблемные территории так называемой Покупкой Гадсдена. (85)
Для нас неудивительно, что американцы в девятнадцатом веке не озадачивали себя осмыслением различных гипотез на тему, что конкретно помогло им приобрести половину территории мексиканского государства. Но вот что действительно удивляет, так это тот факт, что в наше время историки по обе стороны современной границы до сих пор сохранили те же гипотезы о малой роли коренных народов Америки в формировании геополитики пост-колониальной эры. Приведенные нами свидетельства дают повод полагать, что те исторические трансформации, которые мы ассоциируем с американо-мексиканской войной, возникли из тесных связей между американской, мексиканской и индейской политикой. Картина американской экспансии в Мексику предстанет перед нами более цельной и связной по своим последствиям, если мы включим в этот рассказ индейских игроков. Возможно, такое переосмысление вызовет новый интерес к ныне непопулярной теме войны между США и Мексикой, ибо это событие имело огромные и длительные последствия для всего континента.
В более широком контексте, нам необходимо переосмыслить значение автономных образований коренных народов в переплетающейся истории американских государств. К началу 1820-х годов, более чем через двенадцать поколений после Колумба, индейские вождества по-прежнему контролировали от половины до трех четвертей континентальной территории западного полушария, где располагались колонии и вновь освободившиеся независимые государства. (86) Тот факт, что диапазон индейской власти редко рассматривается под таким углом – то есть, в размерах полушария – свидетельствует о том, насколько сильны в нас исторические стереотипы, насажденные государственными телеологиями. Историки по-прежнему имеют тенденцию считать продолжительность индейского влияния на ранний пост-колониальный период фактом национальной, а не международной истории. Историки Южной Америки, в частности, только недавно стали вносить коррективы в эту картину, хотя в этом отношении ранний национальный период Америк все еще рассмотрен недостаточно, по сравнению с колониальным периодом. (87) Этно-историческая литература только тогда достигнет зрелости, когда она может быть плодотворно интегрирована с более традиционной историографией по таким темам, как национализм, дипломатия, военная история и экономическое развитие, что позволит нам лучше понять не только сами коренные народы, но и тот широкий транснациональный мир, где они передвигались. Такая смелая попытка поможет нам рассматривать американские национальные государства в менее жестких рамках, в которых мы привыкли их видеть.
Примечания автора:
1). El Registro Oficial del Gobierno
2). Я использую термины «автономный» и «независимый», для того чтобы подчеркнуть различие команчей, кайова, апачей, навахо от большинства коренных народов Северной Америки и Мексики, которые к началу девятнадцатого века в какой-то степени находились в подчинении у не-коренных политических властных структур. После того как Мексика обрела независимость , мексиканские чиновники также вступили в конфликт с полу-автономными народностями, такими как яки и майо, проживающими на северо-западе Мексики, однако подобные «восстания» находятся за рамками того дискурса, который я анализирую в этой статье. См. Evelyn Hu-DeHart, Yaqui Resistance and Survival: The Struggle for Land and Autonomy, 1821–1910 (Madison, Wis., 1984), 18–65; Cynthia Radding, Wandering Peoples: Colonialism, Ethnic Spaces, and Ecological Frontiers in
3). Газеты являются особенно ценным источником информации рассматриваемого периода мексиканской истории, потому что когда военные и гражданские чиновники вели переписку по поводу индейцев, издатели обычно печатали эти письма целиком, а не делали резюме содержания. По этой причине, работая с мексиканскими государственными печатными изданиями того периода, можно восстановить некоторые детали того, как происходило взаимодействие между мексиканцами и индейцами.
4). Наиболее обширная статья Смита: Ralph A. Smith, «Indians in American-Mexican Relations before the War of 1846,» Hispanic American Historical Review 43, no. 1 (1963): 34–64. Также, см. материал того же автора: «The Comanche Invasion of Mexico in the Fall of 1845,» West Texas Historical Association Year Book 35, no. 1 (1959): 3–28; «The Comanche Bridge between Oklahoma and Mexico, 1843–1844,» Chronicles of Oklahoma 39, no. 1 (1961): 54–69; «Apache Plunder Trails Southward, 1831–1840,» New Mexico Historical Review 37, no. 1 (1962): 20–42; and «Apache `Ranching’ below the Gila, 1841–1845,» Arizoniana 3, no. 1 (1962): 1–17. Isidro Vizcaya Canales, ed., La invasión de los indios bárbaros al noreste de México en los años de 1840 y 1841 (
5). Например, см.: Farnham Bishop, Our First War in Mexico (New York, 1916), 142; Justin H. Smith, The War with Mexico, 2 vols. (New York, 1919), 1: 298, 479, 521; Bernard Augustine De Voto, The Year of Decision, 1846 (Boston, 1943), 156, 249–250, 388–392, 417; Alfred Hoyt Bill, Rehearsal for Conflict: The War with Mexico, 1846–1848 (New York, 1947), 126, 130; Robert Selph Henry, The Story of the Mexican War (Indianapolis, 1950), 131; Seymour V. Connor and Odie B. Faulk, North America Divided: The Mexican War, 1846–1848 (New York, 1971), 95; David M. Pletcher, The Diplomacy of Annexation: Texas, Oregon, and the Mexican War (Columbia, Mo., 1973), 76; K. Jack Bauer, The Mexican War, 1846–1848 (New York, 1974), 19, 136–137; John Edward Weems, To Conquer a Peace: The War between the United States and Mexico (Garden City, N.Y., 1974), 315; Thomas R. Hietala, Manifest Design: Anxious Aggrandizement in Late Jacksonian America (Ithaca, N.Y., 1985), 145–146; Robert Walter Johannsen, To the Halls of the Montezumas: The Mexican War in the American Imagination (New York, 1985), 33; John S. D. Eisenhower, So Far from God: The U.S. War with Mexico, 1846–1848 (New York, 1989), 220–221, 234, 249; Carol Christensen and Thomas Christensen, The U.S.-Mexican War (San Francisco, 1998), 113; Douglas W. Richmond, «A View of the Periphery: Regional Factors and Collaboration during the U.S.-Mexican Conflict, 1845–1848,» in Richard V. Frangaviglia and Douglas W. Richmond, eds., Dueling Eagles: Reinterpreting the U.S.-Mexican War, 1846–1848 (Fort Worth, Tex., 2000), 127–154, 136, 140–141; Paul Foos, A Short, Offhand, Killing Affair: Soldiers and Social Conflict during the U.S. Mexican War (Chapel Hill, N.C., 2002), 140; Douglas V. Meed, The Mexican War, 1846–1848 (New York, 2003), 41, 89.
6). См. José de
7). Несмотря на небольшое внимание, уделяемое конфликтам между мексиканцами и индейцами, важная книга Андреса Ресендеса (Andrés Reséndez) является исключением из этого наблюдения. См. Changing National Identities at the Frontier:
8). По теме Чиуауа, см. William B. Griffen, Utmost Good Faith: Patterns of Apache-Mexican Hostilities in Northern Chihuahua Border Warfare, 1821–1848 (Albuquerque, N.Mex., 1988); Luis Aboites, «Poder político y `bárbaros’ en Chihuahua hacia 1845,» Secuencia 19, no. 1 (1991): 17–32; Víctor Orozco Orozco, Las guerras indias en la historia de Chihuahua: Primeras fases (Mexico, 1992); Orozco, Las guerras indias en la historia de Chihuahua: Antología (Ciudad Juárez, 1992); Ana María Alonso, Thread of Blood: Colonialism, Revolution, and Gender on Mexico’s Northern Frontier (Tucson, Ariz., 1995), 21–111; Ricardo León García and Carlos Gonzáles Herrera, Civilizar o exterminar: Tarahumaras y apaches en Chihuahua, siglo XIX (Mexico, 2000). For
9). David J. Weber, The Mexican Frontier, 1821–1846: The American Southwest under
10). Историография по тематике индейцев и меж-имперских конфликтов очень обширна. Важные работы по теме, начиная с
11). Например, см. Sheila McManus, The Line Which Separates: Race, Gender, and the Making of the Alberta-Montana Borderlands (Lincoln, Neb., 2005); Anderson, Conquest of Texas, который включает взаимоотношения между индейцами, Техасом и Мексикой ; а также David G. McCrady, Living with Strangers: The Nineteenth-Century Sioux and the Canadian-American Borderlands (Lincoln, Neb., 2006).
12). Например, см. Florencia E. Mallon, Peasant and Nation: The Making of Postcolonial Mexico and Peru (Berkeley, Calif., 1995); Peter F. Guardino, Peasants, Politics, and the Formation of Mexico’s National State: Guerrero, 1800–1857 (Stanford, Calif., 1996); Eric Van Young, The Other Rebellion: Popular Violence, Ideology, and the Mexican Struggle for Independence, 1810–1821 (Stanford, Calif., 2001); Peter F. Guardino, The Time of Liberty: Popular Political Culture in Oaxaca, 1750–1850 (Durham, N.C., 2005), 122–291. По поводу размышлений на тему, какое место занимают индейцы в коллективной памяти мексиканцев, см. Aguilar Luis Aboites, «Nómadas y sedentarios en el norte de México: Elementos para una periodización,» in Beatriz Braniff C. and Marie-Areti Hers, eds., Nómadas y sedentarios en el norte de México: Homenaje a Beatriz Braniff (Mexico, 2000), 613–621.
13). Miguel Angel Centeno and Fernando López-Alves, eds., The Other Mirror: Grand Theory through the Lens of Latin America (Princeton, N.J., 2001); James Dunkerley, ed., Studies in the Formation of the Nation-State in Latin America (London, 2002); Sara Castro-Klarén and John Charles Chasteen, Beyond Imagined Communities: Reading and Writing the Nation in Nineteenth-Century Latin America (Washington, D.C., 2003). На тему кратких размышлений о том, насколько независимые индейцы могут считаться темой данной литературы, см. Miguel Angel Centeno, Blood and Debt: War and the Nation-State in
14). Изменения в концептуализации и реализации пограничной политики Испании рассмотрены в : Max L. Moorhead, The Apache Frontier: Jacobo Ugarte and Spanish-Indian Relations in Northern New Spain, 1769–1791 (Norman, Okla., 1968), и Weber, Spanish Frontier, 204–235. По этому периоду, см. Классическое изложение в Elizabeth A. H. John, Storms Brewed in Other Men’s Worlds: The Confrontation of Indians, Spanish, and French in the Southwest, 1540–1795 (Norman, Okla., 1996), 226–697. По поводу подношений индейцам, см. Ross Frank, From Settler to Citizen: New Mexican Economic Development and the Creation of Vecino Society, 1750–1820 (
15). По теме сокращения рационирования, см. William B. Griffen, Apaches at War and Peace: The Janos Presidio, 1750–1858 (Albuquerque, N.Mex., 1988), 131–133. По теме первых конфликтов в Чиуауа, см. Griffen, Utmost Good Faith, 21–41. Также, имелись разрозненные отчеты о смертях, вызванных апачскими рейдами в южном Нью-Мексико в течение 1830-х гг. См. Cayetano Martínez to Governor of New Mexico, March 9, 1836, frame 535, roll 21, Mexican Archives of New Mexico (microfilm). По теме мескалерос в штате Дуранго, см. «Ofensas a la nación por bárbaros que la invaden,» folder 10, Uncataloged Imprints, W. B. Stephens Collection, Nettie Lee Benson Latin American Collection,
16). По теме пресидиос, см. L.
17). Manuel Gonzalez Cosio to Valentín Gómez Farías, Zacatecas, October 17, 1845, Doc. no. 1288, Valentín Gómez Farías Collection, Benson Latin American Collection, University of Texas, Austin. Благодарю Daniel Gutiérrez за то, что он предоставил мне этот документ. По поводу разоружения Дуранго, см. Gaceta del Supremo Gobierno de Durango, August 22, 1833.
18). Новаторской работой, раскрывающей неравенство на южных равнинах, было: Bernard Mishkin, Rank and Warfare among the Plains Indians (New York, 1940). Более недавние работы: Jane Fishburne Collier, Marriage and Inequality in Classless Societies (Stanford, Calif., 1988), и Brooks, Captives and Cousins, произвели еще более подробный анализ по теме внутреннего неравенства.
19). Weber, Mexican Frontier, 83–105, esp. 95.
20). По теме апачей, см. Smith, Borderlander, 47–58; «Comunicado de José Agustín de Escudero,»
21). По поводу кратких заметок о торговле осейджей, см. Telegraph and Texas Register, October 3, 1841; The Weekly Despatch [Matagora, Tex.],
22). По общей теме торговли, см. David
23). По поводу необходимости серьезного рассмотрения внутренней политики, прежде чем делать выводы о том, как община реагирует на внешнюю власть, см. Sherry B. Ortner, «Resistance and the Problem of Ethnographic Refusal,» Comparative Studies in Society and History 37, no. 1 (1995): 173–193.
24). Количественная информация в этом и следующем абзаце взята из приложения к Brian DeLay, The War of a Thousand Deserts (
25). См. Francisco Lofero to judges of sections 6, 12, 15, 16, 17, 18–23, Matamoros, October 12, 1844, 8–9, vol. 51, Matamoros Archives Photostats, Center for American History,
26). Не-индейские наблюдатели иногда замечали связи между над-племенными собраниями и последующими походами. В декабре
27). Jean Louis Berlandier, The Indians of Texas in 1830, ed. John C. Ewers, trans. Patricia R. Leclercq (Washington, D.C., 1969), 69–75; José María Sánchez, «A Trip to Texas in 1828,» Southwestern Historical Quarterly 29, no. 3 (1926): 249–288, 262. Также, см. Mooney, Calendar, 282. Похоже, что понятия кайова о справедливости необязательно требовали смерти того, кто убил их соплеменника – достаточным было убийство одного из людей его общины. См. Mishkin, Rank and Warfare, 29. For parallels, see White, Middle Ground, 75–82; Walter Goldschmidt, «Inducement to Military Participation in Tribal Societies,» in Paul R. Turner and David C. Pitt , eds., The Anthropology of War and Peace: Perspectives on the Nuclear Age (Granby, Mass., 1989), 15–31; John Phillip Reid, A Law of Blood: The Primitive Law of the Cherokee Nation (New York, 1970), 153–162. По общим вопросам данной тематики, см Reid, Patterns of Vengeance: Crosscultural Homicide in the North American Fur Trade (Pasadena, Calif., 1999). Для команчей месть была необходимым компонентом для начала войны с Мексикой. Это понятие не совпадает с понятием «траурной войны», как это описано у Daniel K. Richter в качестве обычая у ирокезов, которые начинали ответные походы не столько из-за мести, сколько из-за формальной необходимости заменить умерших членов общины. См. Richter, «War and Culture: The Iroquois Experience,» William and Mary Quarterly, 3rd ser., 40, no. 4 (1983): 528–559.
28). Разницу между набегами, где главной целью являлся захват лошадей, пленников и трофеев, и походом, движимым чувством мести, см. Mishkin, Rank and Warfare, 28–34; Berlandier, Indians of Texas, 71–72; Anderson, Indian Southwest, 238–239; William C. Meadows, Kiowa, Apache, and Comanche Military Societies: Enduring Veterans, 1800 to the Present (Austin, Tex., 1999), 313.
29). Очевидно, что цифра пятьсот человек сильно занижена. Команчи шли на очень большой риск, стараясь унести тела павших товарищей – это был культурный императив, обусловленный мексиканской традицией забирать в качестве трофеев руки и головы убитых налетчиков. См., например, José María de Ortega to Governor of Nuevo León, Monterrey, March 1,
30). Mooney, Calendar, 269–271.
31). Потери команчей в Мексике, в основном, составляли мужчины, но случайно были и женщины, которые сопровождали военные кампании, и тоже несли потери. Например, см. Orozco, Guerras indias: Primeras fases, 160–161. По теме хоис, см. Thomas G. Western to A. Coleman,
32). По теме индейцев и колонизации, см. Dieter George Berninger, La inmigración en México (Mexico, 1974), 28–29. On the decision to open Texas to foreign colonists, see also Mattie Austin Hatcher, The Opening of Texas to Foreign Settlement, 1801–1821 (Austin, Tex., 1927); Edith Louise Kelly and Mattie Austin Hatcher, trans. and eds., «Tadeo Ortiz and the Colonization of Texas, 1822–1833,» Southwestern Historical Quarterly 32, no. 1–4 (1929): 74–86, 152–164, 222–251, 311–343, 153; and Weber, Mexican Frontier, 158–178. По теме недавней интерпретации Техасского восстания, см. Reséndez, Changing National Identities, 146–170.
33). По мере того как распространялись новости о войне в Техасе, в Новом Орлеане, Мобиле, Монтгомери, Бостоне, Нью-Йорке и других городах прошли общественные митинги в поддержку повстанцев. Первые дебаты в Конгрессе по вопросу признания независимости Техаса прошли в ответ на запросы, полученные из нескольких штатов. См. Ethel Zivley Rather, «Recognition of the Republic of Texas by the United States,» Quarterly of the Texas State Historical Association 13, no. 2 (1910): 155–256, 171, 213.
34). «Обращение, сделанное С.Ф.Остином из Техаса, к очень большой аудитории дам и джентльменов во второй пресвитерианской церкви, Луисвиль, Кентукки, 7 марта
35). Определяя этот коллективный рассказ как «миф о создании», я брал в качестве примера дискуссию о мифогенезе в: Richard Slotkin, Regeneration through Violence: The Mythology of the American Frontier, 1600–1860 (Middletown, Conn., 1973), 6–24. По вопросу описательной и исторической литературы, которая наработала «миф о создании Техаса», см., например, Chester Newell, History of the Revolution in Texas, particularly of the War of 1835 & ’36: Together with the latest geographical, topographical, and statistical accounts of the country, from the most authentic sources, also, an appendix (New York, 1838), 14–15; L. T. Pease, A Geographical and Historical View of Texas, With a Detailed Account of the Texian Revolution and War (Hartford, Conn., 1837), 252–254; Joseph Emerson Field, Three Years in Texas: Including a View of the Texan Revolution, and an Account of the Principal Battles, Together With Descriptions of the Soil, Commercial and Agricultural Advantages, &c (Boston, 1836), 6–7; William Kennedy, Texas: The Rise, Progress, and Prospects of the Republic of Texas (1841; repr., Fort Worth, Tex., 1925), 297–298, 329–338; William H. Wharton, Texas: A Brief Account of the Origin, Progress, and Present State of the Colonial Settlements of Texas, Together with an Exposition of the Causes Which Have Induced the Existing War with Mexico (Nashville, Tenn., 1836), 3–5. Написанные под псевдонимом « Curtius », большинство памфлетов Уортона о Техасе были напрямую отправлены в Вашингтон. См. Lee, «The Publication of Austin’s Louisville Address.» По вопросу использования «мифа о создании» в дипломатическом контексте, см. Memucan Hunt to John Forsyth, Washington, August 4,
36). Цитату «либо по отсутствию…» см. в Field, Three Years in Texas, 6. Цитату «неустанное упорство,» см. в Wharton, Texas, a Brief Account, 5. По вопросу более позднее версии «Мифа о создании Техаса», дополненной цитатами из Остина, см. Charles Hunter Owen, The Justice of the Mexican War (New York, 1908), 92–96.
37). Speech of Sen. Robert Walker,
38). Speech of Rep. E.W. Ripley, May 7, 1836, Congressional Globe, 24th Cong., 1st sess. Appendix, 369–370; Speech of Rep. Adam Huntsman, March 2, 1837, Congressional Globe, 24th Cong., 2nd sess., Appendix, 226–228.
39). Memorial of the Assembly of
40). По вопросу консульских отчетов, см., например, D. W. Smith to U.S. Secretary of State, Matamoros, October 24, 1836, frames 613–614, reel 1, Despatches from United States Consuls in Matamoros, 1826–1906 (microfilm, 12 reels, National Archives Microfilm Publications) [hereafter Despatches]; same to same, November 30, 1837, frame 744, reel 1, Despatches; Kennedy, Texas, 330. Кеннеди был английским писателем и дипломатом. См. Laura Lyons McLemore, Inventing Texas: Early Historians of the Lone
41). Richard Belt to John C. Calhoun, Matamoros, July 5, 1844, frame 369, reel 2, Despatches; D. W. Smith to U.S. Secretary of State, Matamoros, May 26, 1840, frame 166, reel 2, Despatches; Niles’, November 23, 1844, 178; Henry S. Foote, Texas and the Texans; or, Advance of the Anglo-Americans to the South-West; including a history of leading events in Mexico, from the conquest by Fernando Cortes to the termination of the Texan revolution, 2 vols. (Philadelphia, Pa., 1841), 1: 298.
42). Waddy Thompson, Recollections of
43). По вопросу Picayune‘s reports, см. Matthew C. Field, Matt Field on the Santa Fe Trail, ed. John E. Sunder (Norman, Okla., 1960), 269; Gregg, Commerce, 436; Orceneth Fisher, Sketches of Texas in 1840; designed to answer, in a brief way, the numerous enquiries respecting the new republic, as to situation, extent, climate, soil, productions, water, government, society, religion, etc (Springfield, Ill., 1841), 47.
44). Цитату «неспособны к объединенному и организованному действию», см. в: A. B. Lawrence, A History of Texas; or, The emigrant’s guide to the new Republic, by a resident emigrant, late from the
45). Gregg, Commerce, 203–204. По вопросу аргументации, что анти-мексиканские настроения в США в 19 веке должны восприниматься как наследие «Черной легенды» предыдущих веков, которая демонизировала испанцев в глазах англичан, см. David J. Weber, «Scarce More than Apes: The Historical Roots of Anglo-American Stereotypes of Mexicans in the Border Region,» in Weber, Myth and the History of the Hispanic Southwest (Albuquerque, N.Mex., 1988), 153–168, and Raymund A. Paredes, «The Origins of Anti-Mexican Sentiment in the
46). По вопросу псевдо-научных обоснований расизма того периода, см. Andrew Delinton Ferrand, «Cultural Dissonance in Mexican-American Relations: Ethnic, Racial and Cultural Images of the Coming of the War, 1846» (Ph.D. diss., University of California, Santa Barbara, 1979), 98–138. Типовая работа по пересечению расизма и территориальной экспансии — Reginald Horsman, Race and Manifest Destiny: The Origins of American Racial Anglo-Saxonism (
47).
48). Thompson, Recollections of
49). Например, влиятельный священник из Нью-Мексико, Антонио Хосе Мартинес (Antonio José Martínez), настаивал что «варвары» ( los bárbaros) были полностью человеческими существами, которым всего лишь не хватало образования. Он объяснял индейские набеги их отчаянным положением (например, уменьшением численности бизонов), и находил свидетельства способности индейцев к обращению и цивилизованной жизни среди многих «обращенных» (convertidos) (ссылаясь на крещеных индейских пленников, особенно навахо, с 1840-х годах), которые жили бок о бок с мексиканцами. См. Antonio José Martínez, Esposición que el prebítero Antonio José Martínez, cura de Taos de Nuevo México, dirije al Gobierno del Exmo. Sor. General Antonio Lópes de Santa Anna: Proponiendo la civilisación de las naciones bárbaras que son al contorno del Departamento de Nuevo México (Taos, N.Mex., 1843), n.p., reproduced in David J. Weber, ed., Northern Mexico on the Eve of the United States Invasion: Rare Imprints Concerning California, Arizona, New Mexico, and Texas, 1821–1846 (New York, 1976), n.p.
50). Цитату «рабы бродячих дикарских племен,» см. в письме из Чиуауа, подписанное «a contributor,» в: Orozco, Guerras
51). Цитату «сама земля изрыгала рвоту», см в:»Comunicado de José Agustín de Escudero, 1839,» в: Orozco, Guerras
52). По поводу рассуждений об индейцах-дикарях как мексиканских гражданах ( los indios bárbaros as Mexicans), см. Weber, Mexican Frontier, 103–104. По вопросу концептуального позиционирования индейцев в эпоху после обретения Независимости Мексики, см. Charles A. Hale, Mexican Liberalism in the Age of Mora, 1821–1853 (New Haven, Conn., 1968), 215–247. Относительно дискуссии о том, как индейская идентичность осложняла национальный проект в Латинской Америке, см. Héctor Díaz Polanco, Indigenous Peoples in Latin America: The Quest for Self-Determination, trans. Lucia Rayas (Boulder, Colo., 1997), 3–22, 65–82.
53). По вопросу аннулирования программы охоты за скальпами в штате Чиуауа, см. Smith, Borderlander, 71.
Цитату президента см. в law of January 8,
54). Цитату о «войне против дикарей как войне национальной» см. El Republicano: Periodico Oficial del Gobierno de Coahuila,
55). Мексиканские передовицы, например, см. в Gaceta del Gobierno del Tamaulipas, October 26, 1844. Цитату «направляются из Техаса,» см. Smith, «Comanche Bridge,» 69. По поводу удачного примера соединения двух угроз в одну для запроса о ресурсах, см. Juan N. de
56). В течение всего
57). Diario del Gobierno de
58). По вопросу дипломатии между Мексикой и Соединенными Штатами, см. Pletcher, Diplomacy of Annexation, 113–311. По вопросу апачей, см. Griffen, Utmost Good Faith, 91–114. По вопросу ютов и навахо, см. Ward Alan Minge, «Mexican Independence Day and a Ute Tragedy in Santa Fe, 1844,» in Albert Schroeder, ed., The Changing Ways of Southwestern Indians: A Historic Perspective (Glorieta, N.Mex., 1973), 107–122. По теме арапахо, см. Frank D. Reeve, «The Charles Bent Papers [Letters from Charles Bent to U.S. Consul in Santa Fe Manuel Alvarez, from the Benjamin J. Read Collection, Historical Society of New Mexico, Santa Fe],» New Mexico Historical Review 30, no. 2 (1955): 155–159.
59). Отношения между Техасом и команчами в течение этого периода лучше всего раскрыты у Anderson, Conquest of Texas, 195–211. По вопросу медали, см Gaceta del Gobierno de Tamaulipas, October 26, 1844.
60). Касательно Чиуауа, см. Smith, «
61). Pedro García Conde, «Memoria del secretario de Estado y del Despacho de Guerra y Marina,» Doc. no.
62). Холланд Коффе (Holland Coffee) и Джеймс Керкер (James Kirker) были американские торговцы, которых обвиняли в продаже оружия и подстрекании налетчиков. По Coffee, см. Angel Navarro to Domingo de Ugartechea, Bexar, June 1, 1835; James Bowie to Henry Rueg, Natches [Neches], August 3, 1835; and Peter Ellis Bean to Domingo de Ugartechea, Nacogdoches, August 11, 1835, all found in Malcolm Dallas McLean, ed., Papers Concerning Robertson’s Colony in Texas, 18 vols. (Fort Worth, Tex., 1974–1995), 10: 347, 11: 250, 280. По Kirker, см. Smith, Borderlander, 47–58.
63). Цитату «дети пустыни» («hijos
64). Наблюдения о покинутых домах и рассказы о нападениях являются обычными рассказами свидетелей войны. См., например, James William Abert, Abert’s New Mexico Report, 1846-’47 (Albuquerque, N.Mex., 1962), 49, 62, 66, 125, 135–136; Ross Calvin, ed., Lieutenant Emory Reports: A Reprint of Lieutenant W. H. Emory’s Notes of a Military Reconnaissance (1848; repr., Albuquerque, N.Mex., 1951), 80, 82–84, 88; Maurice G. Fulton and Paul Horgan, eds., Diary and Letters of Josiah Gregg (Norman, Okla., 1941), 90, 91, 98, 99, 108, 109, 111, 112, 119, 123–125; D. H. Hill, A Fighter from Way Back: The Mexican War Diary of Lt. Daniel Harvey Hill, 4th Artillery, USA, ed. Nathaniel Cheairs Hughes, Jr., and Timothy D. Johnson (Kent, Ohio, 2002), 59–60, 145; Napoleon Jackson Tecumseh Dana, Monterrey Is Ours! The Mexican War Letters of Lieutenant Dana, 1845–1847, ed. Robert H. Ferrell (Lexington, Ky., 1990), 103, 115; John T. Hughes, Doniphan’s Expedition: Containing an Account of the Conquest of New Mexico; General Kearny’s Overland Expedition to California; Doniphan’s Campaign Against the Navajos; His Unparalleled March upon Chihuahua and Durango; and the Operations of General Price at Santa Fe (Cincinnati, 1848), 143–144, 151, 162, 202–203, 285, 326, 358, 363; Frederick Adolph Wislizenus, Memoir of a Tour to Northern Mexico (1848; repr., Fairfield, Wash., 1992), 24, 27, 46, 56, 58, 59, 63, 66, 67, 71. Цитату «переполнен,» см в Hughes, Doniphan’s Expedition, 362.
65). См., например, Dana, Monterrey Is Ours, 115; Smith, War with Mexico, 1: 204, 479; Joseph B. Ridout, «An Anti-National Disorder: Antonio Canales and Northeastern Mexico, 1836–1852» (M.A. thesis, University of Texas, 1994), 136; Samuel E. Chamberlain, My Confession: Recollections of a Rogue, ed. William H. Goetzmann (Austin, Tex., 1996), 259.
66). По вопросу стратегии оккупации у Полка, см. James K. Polk, The Diary of James K. Polk during His Presidency, 1845 to 1849, ed. Milo Milton Quaife, 4 vols. (Chicago, 1910), 2: 5. Также см. Elbert W. Smith, Magnificent Missourian: The Life of Thomas Hart Benton (Philadelphia, Pa., 1958), 214–215; Marcy to Taylor, Washington, June 3,
67). По теме продолжающегося конфликта в Нью-Мексико, см. J. Lee Correll, Through White Men’s Eyes: A Contribution to Navajo History—A Chronological Record of the Navaho People from Earliest Times to the Treaty of
68). Цитаты о резне апачей см. в: Smith, Borderlander, 161–168. Также, см. графическое описание событий из вторых рук у: George F. Ruxton, Adventures in Mexico and the Rocky Mountains (1848; repr., Glorieta, N.Mex., 1973), 151–154. По вопросу влияния этого события на политику апачей, см. Sweeney, Mangas Coloradas, 135–158.
69). В августе
70). По теме засухи и уменьшения численности поголовья, см. Dan Flores, «Bison Ecology and Bison Diplomacy: The Southern Plains from 1800 to 1850,» Journal of American History 78, no. 2 (1991): 465–485, 482. Также, см. Pekka Hämäläinen, «The First Phase of Destruction: Killing the Southern Plains
71). Registro Oficial,
72). Проект приказа см. в: Juan N. Almonte to Juan N. de
73). О попытках Санта-Аны набрать людей, см. William A. DePalo, The Mexican National Army, 1822–1852 (College Station, Tex., 1997), 108–109. Правительственный приказ требовал набрать 1,600 человек из Сакатекас, 600 человек из Дуранго, и 560 человек из Чиуауа. См. Tomás Calvillo Unna and María Isabel Monroy Castillo, «Entre regionalismo y federalismo:
74). For Gregg, see Fulton and Horgan, Diary and Letters of Josiah Gregg, 2: 141. В Мексике происходили активные дебаты по поводу того, стоит ли поддерживать герилью. См. Ramsey, The Other Side, 439–442, по поводу таких аргументов, что герилья могла бы прогнать американскую армию из Мексики. Также, см. Irving W. Levinson, Wars within War: Mexican Guerrillas, Domestic Elites, and the
75). О Дуранго, см. Registro Oficial,
76). Цитату «необходимыми для нас,» см.в речи сенатора Эдварда Ханнегана (Edward Hannegan),
77). Цитату «хорошо известный факт,» см. в: [Sen.] S. W. Downs, Speech on the Mexican War, delivered before the Senate on
78). По поводу желания Полка, Секретаря казначейства Роберта Уолкера, и Госсекретаря Джеймса Бьюкенена провести новую границу по Сьерра-Мадре, а не по Рио-Гранде, см. Merk, Manifest Destiny and Mission, 186–187. Другие же обладали нереальным желанием аннексировать всю Мексику. См. John Douglas Pitts Fuller, The Movement for the Acquisition of All Mexico, 1846–1848 (Baltimore, Md., 1936); John H. Schroeder, Mr. Polk’s War: American Opposition and Dissent, 1846–1848 (Madison, Wis., 1973), 120–141.
79). Речь сенатора Дж.Кэлхуна,
80). По поводу «общих слов», см., например, цитату в: Lyon Rathbun, «Champions of Mexico in
81). Обращение Полка в Сенате, Doc. no. 1, 30th Cong., 1st sess. See pp. 7–11 for
82). По поводу того, что северяне настаивали на Статье
83). Цитату «обремененные обязательствами,» см. в речи Сэма Хьюстона, February 28, 1848, Senate Doc. no. 52, 30th Cong., 1st sess., 5. По поводу голосования, см. Senate Doc. no. 52, 30th Cong., 1st sess., 12–13.
84). Luis de
85). Полемика между США и Мексикой по поводу набегов индейцев после окончания войны, рассмотрена в деталях в: J. Fred Rippy, «The Indians of the Southwest in the Diplomacy of the United States and Mexico, 1848–1853,» Hispanic American Historical Review 2, no. 3 (1919): 363–396; Rippy, The United States and Mexico (New York, 1926), 68–84, 126–147; Luis G. Zorrilla, Historia de las relaciones entre México y los Estados Unidos de América, 1800–1958 (Mexico, 1965), 275–292. По вопросу продолжающегося конфликта на территории штата Нью-Мексико, контролируемого США, см. Sister Mary Loyola, The American Occupation of New Mexico, 1821–1852 (Albuquerque, N.Mex., 1939), 74–99. По вопросу начинающихся дебатов о судебных исках, см. R. P. Letcher to John M. Clayton,
86). См. Claudio Esteva Fabregat, Mestizaje in Ibero-America, trans. John Wheat (Tucson, Ariz., 1995), 232, as cited in David J. Weber, «Bourbons and Bárbaros: Center and Periphery in the Reshaping of Spanish Indian Policy,» in Christine Daniels and Michael V. Kennedy, eds., Negotiated Empires: Centers and Peripheries in the
87). См., например, эссе Kristine L. Jones, James Schofield Saeger, Neil Whitehead, and Jonathan D. Hill in Frank Salomon and Stuart B. Schwartz, eds., The Cambridge History of the Native Peoples of the Americas, vol. 3: South America (Cambridge, 1999); Brooke Larson, Trials of Nation Making: Liberalism, Race, and Ethnicity in the Andes, 1810–1910 (Cambridge, 2004); and Erick D. Langer, «The Eastern Andean Frontier (Bolivia and Argentina) and Latin American Frontiers: Comparative Contexts (19th and 20th Centuries),» The Americas 59, no. 1 (2002): 33–63.
(Перевод Таракихи)
Оригинал статьи находится здесь:
Статья переведена и опубликована с согласия автора.