Экологические факторы и происхождение керамического производства на юго-западе США

Качественные отличия экологии человека от экологии других биологических видов начинают проявляться тогда, когда создан­ная трудом человеческого общества материальная культура становится настолько совершенной и многообразной, что позво­ляет человеку оказывать активное воздействие на природу, прямо противопоставлять негативным с точки зрения человече­ской биологии природным факторам (с целью обеспечения нор­мальной жизнедеятельности коллектива) ту техническую и хо­зяйственную вооруженность, а также те защитные бытовые средства (одежда, искусственное жилище, хранилища пищевых и прочих хозяйственных запасов), которые сложились в процес­се трудовой деятельности человечества. Таким образом, с по­мощью созданной человеческим обществом (а первоначально отдельными его группами) материальной культуры, человек ста­новится способен создавать собственную искусственную эколо­гию, что позволяет ему осваивать различные регионы планеты, которые были бы для него недоступны без этой культуры.

Конечно, переходы из одной естественной экологической зоны в другую были бы невозможны без мобильных перестроек как способов производства, так и форм материальной культуры. Та­кого рода перестройки становились тем более сложными и много­ступенчатыми, чем в большей степени усложнялась культура. Причем далеко не все подобные перестройки могли кончаться благополучно для коллектива, который их претерпевал. Прежде всего та материально-техническая оснащенность, которая была в основном достаточной в стабильных условиях существования, обнаруживала в новых условиях определенные пробелы и недо­статки (они могли проявляться даже в стабильных условиях обитания в случае стихийных бедствий: засухи, лесных пожа­ров, морозов, затянувшихся дождливых сезонов, наводнений, землетрясений и т. п.). Причем временной диапазон, в течение которого принципиальные противоречия между средой и общест­вом должны были быть устранены, всегда оказывался достаточ­но кратковременным, ибо в ином случае затянувшаяся дестаби­лизация грозила гибелью человеческой группе, очутившейся в соответствующих условиях. В лучших случаях подобная си­туация вела к полной перестройке хозяйственно-бытового укла­да группы, а тем самым к потере накопленного опыта. В усло­виях чисто земледельческого хозяйства родо-племенных общин кризисная обстановка должна была разрешаться в течение се­зонного цикла от жатвы до жатвы. При комплексных формах хозяйственной жизни и наличии крупных социальных образова­ний (союзы племен, раннегосударственные образования) благо­получное, с точки зрения возможности сохранения устоичивои культурно-хозяйственной традиции, разрешение кризиса могло происходить в течение жизни одного-двух поколений, т. е. при условии, что опыт поколения отцов, даже активно не использо­вавшийся, оставался еще в памяти детей.

По мере развития общественного сознания и усложнения структуры мышления, перехода от чисто биологических форм общения к его духовным формам, к речевой коммуникации, к систематизации, усвоению и запоминанию хозяйственного, социального и духовного опыта в сферу экологически полезного опыта вовлекается также и духовная культура. В сущности этот этап развития, когда духовная культура окончательно ста­новится значимым фактором в социально-экономических отно­шениях, наступает ко времени становления основных форм про­изводящей экономики — земледельческих, скотоводческих и ското­водческо-земледельческих форм хозяйства. Впрочем, в условиях оптимальной среды обитания, как показывает фактический ма­териал позднепалеолитического времени на Евразийском матери­ке, значение духовной культуры может резко возрастать и в усло­виях охотничьего хозяйства. Однако на Юго-Западе США отчет­ливые проявления прогресса духовной культуры, приобретающей равное положение среди экологических факторов, наблюдаются именно со времени освоения прогрессивной земледельческой куль­туры — с середины I тысячелетия н. э.

Процесс возвышения духовной культуры до уровня хозяйст­венно значимого фактора находит выражение в двух формах. С одной стороны, полезный производственно-хозяйственный опыт, приобретенный в условиях длительного освоения опреде­ленных экологических ареалов, закрепляясь и повторяясь, превращается в традиционные формы культуры и культурной жизни, создает одну из жестких основ внутреннего взаимодей­ствия в определенном этнокультурном единстве, действенную на всех уровнях — от малой семьи до крупных родо-племенных групп. С другой стороны, минимальный ошибочный опыт, на­капливающийся параллельно с предыдущим и связанный с непо­ниманием и превратным толкованием законов природы и их част­ных проявлений, формирует традиционные предрассудки и древ­нейшие формы религий, в которых человек видит, как и в преды­дущей разновидности опыта, «надежную защиту» от стихийных сил природы¹, от нарушений экологического баланса.

Таким образом, культура человеческого общества во всех своих формах предстает изначально не только и не просто как функция определенной группы, связанная с удовлетворени­ем ее материальных и духовных потребностей, но и как защитное средство, выравнивающее или преобразующее отрицательный экологический баланс в положительный.

Историческая картина эволюции культуры туземного населе­ния Юго-Запада США, так называемой культуры пуэбло или бо­лее широко — культуры анасази, может служить достаточно яркой иллюстрацией длительного автохтонного развития единого этнокультурного массива, в котором усилия человеческих кол­лективов были направлены на достижение возможно более гар­моничного экологического оптимума.

Развитие раннего земледелия повлекло за собой медленные, но целенаправленные изменения материальной культуры и образа жизни населения культуры анасази. Практически переход к культуре пуэбло классического типа с многокомнатными и многоэтажными жилыми домами длился с V в. н. э. до середи­ны XI в.² Он охватывает несколько периодов, начиная от III пе­риода культуры корзинщиков и до конца II периода культуры пуэбло ³. За это время происходят различные изменения в устрой­стве жилищ и структуре поселений. От пещерных и полуземля ночных жилищ круглых очертаний осуществляется постепенный переход к прямоугольным жилым постройкам. Вначале они остаются однокамерными, затем начинают выстраиваться в ряды. Таких рядов, расположенных параллельно, могло быть три⁴, для групп пуэбло тева количество рядов ограничивалось двумя ⁵. Помещения объединялись в единые хозяйственно-бытовые комп­лексы благодаря наличию между ними дверей и проходов. Есть все основания полагать, что единство хозяйственной жизни в пределах поселения было явлением постоянным. Обычно в по­селениях пуэбло строилось несколько небольших подземных культовых круглых помещений (кива), которые, по этнографи­ческим данным, всегда использовались для проведения обрядов и ритуалов отдельными родственными группами. Большая кива служила для сбора всего мужского населения поселка. Рост по­селений в высоту, появление многоэтажных поселков достоверно фиксируются для III и IV периодов культуры пуэбло. В дан­ном конкретном варианте развития поселенческой структуры закономерно проявляется лишь одна из типологических линий формирования многоэтажных поселков.

Резкий рост численности населения при строго ограниченных размерах площади поселения вызывал необходимость сооруже­ния над нижними рядами следующих более высоких. Сам по себе естественно выработавшийся территориальный масштаб плани­ровки поселков, как представляется, обусловлен был в первую очередь необходимостью сохранить возможно большую террито­рию вокруг поселка для полевых работ, которые необходимо было осуществлять если и не всегда в пределах видимости (из поселка), то во всяком случае на таком расстоянии от него, чтобы обеспечить транспортировку урожая с полей в течение светового дня. Это становилось особенно настоятельной необхо­димостью по мере увеличения численности кочевых племен (данный фактор превращается в доминирующий только в коло­ниальный период, после освоения кочевниками верховой езды). Аналогичные причины вели к появлению многоэтажных постро­ек во всем поясе земледельческих культур Старого Света. Одна­ко там был представлен и другой вариант формирования много­этажных поселений. Он был связан с тем, что в предгорных районах по мере перехода от пещерных жилищ к наземным по­селениям эти последние, располагаясь по склонам холмов и пред­горий, постепенно уплотняясь, естественно образовывали много­этажные структуры, которые затем воспроизводились на склонах равнинных теллей, превращавшихся в процессе длительного обживания в искусственные глиняные холмы. Со временем пре­дельные границы и размеры поселений стали определяться и сложной системой ритуальных правил, в основе которых ле­жала рациональная идея о допустимых пределах численности населения, сосредоточенного в одном поселке. Эти пределы дик­товались размерами полей и возможностями раннеземледельче­ского хозяйства. Строгость и стойкость традиционных ритуаль­ных правил подчеркиваются и трехрядиой структурой помеще­ний поселка, и размещением помещений кива в определенных местах, и преобладающей ориентацией рядов строений с запада на восток.

В течение охарактеризованного выше полутысячелетнего пе­риода развития культуры древнего населения Юго-Запада США скорость хозяйственных и культурных перемен неоднократно рез­ко менялась. Впрочем, колебания между строгим следованием традициям и стремлениями к новшествам заметны и в разных частях огромного ареала культуры анасази, и в отдельных от­раслях производства. Так, характернейшей чертой культуры корзинщиков было производство для хозяйственных нужд боль­шого числа разнообразных плетеных корзин, которые, как по­казывает этнография калифорнийских индейцев, являлись одним из важнейших подсобных средств в собирательском хозяйстве⁶. Однако с момента появления керамического производства начи­нается медленная и неуклонная деградация этого ремесла⁷, ибо основные функции корзин переходят к глиняным сосудам. Правда, плетеные сосуды, особенно плоские блюда, приобрета­ют немаловажную роль в самом процессе керамического произ­водства. Это было особенно важно в первых опытах изготовле­ния керамики, когда форма указанных сосудов воспроизводилась в глиняных изделиях, вероятнее всего, изготавливавшихся пря­мо в плетеных сосудах. В дальнейшем некоторое время (особен­но в течение VII в. рисунок плетения повторял рельеф на внеш­ней поверхности глиняных изделий, а затем уже на керамике гладкая роспись стала воспроизводить геометрические узоры плетений, которые, впрочем, со временем все больше теряли четкость прямолинейных и прямоугольных очертаний, свойствен­ных геометрическим орнаментам плетенок ⁸.

Сельскохозяйственное производство, связанное с выращива­нием кукурузы, тыкв (форма которых также оказала значитель­ное влияние на формы керамики), бобов, было, несомненно, заимствовано у южных соседей — носителей культур могольон и хохокам. По поводу происхождения керамического производ­ства единого мнения нет. Расходятся исследователи и во мне­ниях о первоначальном сложении отдельных стилей росписи и особенностей керамической производственной технологии. Од­нако факт, что в южных районах культуры анасази в ран­ний период преобладает керамика с коричневой поверхностью, аналогичной изделиям культуры могольон, а на севере изготов­ляется серая керамика, говорит о том, что керамическое произ­водство было изначально заимствовано у соседей, а затем диф­фузно распространилось. Причем отличие в цвете у северных керамических образцов объяснимо, видимо, тем, что там не успе­ли еще освоить технологии обжига, применявшейся в более юж­ных районах. Во всяком случае нет необходимости при построе­нии общей классификации и типологии керамического производ­ства Юго-Запада постулировать фазу применения необожженной керамики ⁹, что является косвенным подтверждением изначально независимого происхождения керамического производства на этой территории. Реальностью является другое обстоятельство. Керамика, производство которой здесь связано с началом земле­дельческой экономики, прочно утверждается в быту и хозяйст­ве, чему способствует в первую очередь оптимальная «керами­ческая экология» данного региона. Этот неудачный термин, предложенный Ф. Матсоном ¹⁰, биологизирующий самый процесс, может быть расшифрован в понятиях, характеризующих реаль­ный производственный процесс.

Во-первых, на территории Юго-Запада представлены виды глин, оптимально пригодных для лепки из лент и для формов­ки наковальней и лопаткой керамических сосудов (последняя техника требует особенно тонких беспримесных глин и отощителей порошкового типа, ибо крупные вкрапления искусственных и естественных примесей в керамическом тесте нарушают целостность стенок сосудов)¹¹. Во-вторых, недостаток расти­тельного топлива, свойственный засушливым и полупустынным регионам, вызвал к жизни появление достаточно экономичных относительно высокотемпературных печей, которые легко было переоборудовать для обжига керамики (в дальнейшем проблема была окончательно решена применением угля). В-третьих, соки местных растений, служивших для изготовления корзин, давали при невысоких температурах обжига четкий и относительно стойкий карбонизированный узор. В-четвертых, в регионе был выявлен экспериментальным путем достаточно большой набор цветных глин, применявшихся как для укрепления и даже час­тичного глазурования внешних поверхностей сосудов, так и для выполнения на них эффектных первоначально монохромных, а затем и полихромных росписей¹².

Расшифровка искусственного понятия «керамическая эколо­гия» представляется существенной именно потому, что керами­ка как важный элемент ранних культур, как одно из их под­собных производственных средств имеет реальное значение в качестве экологического фактора, как феномен, способствую­щий становлению устойчивого взаимодействия между человече­ским бытом и общественным производством и той продукцией, в первую очередь пищевыми средствами, которые человек полу­чает из окружающей природы. Обычно в связи с началом при­менения керамики принято говорить о начале использования жидкой пищи, хотя это положение справедливо только отчасти: ведь с помощью раскаленных камней жидкую пищу стали го­товить уже в герметично плетеных корзинах. Правда, такой способ приготовления в условиях ареала, сравнительно бедного запасами топлива, был неэкономичен, невыгоден, что само по себе немаловажно. Жаростойкая керамическая посуда внес­ла прогресс и в эту бытовую сферу. Однако важнее оказались изменение способов хранения пищевых запасов, появление но­вых способов консервации жидких и сырых продуктов, исполь­зование для приготовления пищи и получения новых пищевых продуктов процессов брожения, ферментации, окисления и т. п., что содействовало расширению рациона питания, тонкости и разнообразию его вкусовых качеств и т. п.¹³ Кроме того, воз­можность сильного нагревания продуктов непосредственно в ке­рамических сосудах с последующей герметической закупоркой их на длительный срок предохраняла запасы от порчи, повреж­дения вредителями. Последнее обстоятельство неизбежно возвра­щает нас к одной из существенных для древнего человека функ­ций орнаментации, выполнявшейся на керамике. Чаще всего в исследованиях отмечаются ее смысловой характер¹⁴, связь с различными мифологическими и историко-эпическими пред­ставлениями, что, несомненно, верно в отношении ритуальной утвари, предназначенной для жертвоприношений, погребальных обрядов и другой религиозно-магической практики. Однако орна­ментация бытовых сосудов и хозяйственной керамики могла иметь магическое значение, но цель этой магии была охрани­тельной. В силу неверно трактованного традиционного опыта человек видел в узорах керамики средство, предохранявшее жиз­ненно важные для него материальные ценности, пищевые запа­сы, от порчи и его самого от отравления и прочих бед. Таким образом, и орнаментация керамических изделий вовлекалась в сферу экологического опыта (пусть и неправомерного в дан­ном отношении), которым оперировал человек древности.

Перестройка структуры, изменение размеров поселений, освоение прогрессивных форм аграрной экономики, совершенст­вование материальной культуры — все эти явления находят пря­мое отражение в развитии системы отношений между человечет скими коллективами и природной средой Юго-Запада США. Керамическое производство как особая область материальной культуры, имеющая к тому же прямое отношение к духовной жизни общества, также оказывается вовлеченным в поток эко­логических перемен, становится одним из факторов стабилиза­ции экологии населения Юго-Запада США и одновременно одним из наглядных индикаторов развития культуры региона.

---

1. Энгельс Ф. Анти-Дюринг // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд Т 20 С. 328-329.
2. Breternitz D. A. An appraisal of tree-ring pottery in the Southwest//An­thropol. Pap. Univ. Ariz. 1966. N 10.
3. McGregor J. C. Southwestern archaeology. N. Y., 1941; Martin P. S., Quim by G. I., Collier D. Indian before Columbus. Chicago, 1947. P. 97—129.
4. Chapters in the prehistory of Eastern Arizona. II//Fieldiana. Anthropol 1964. V. 55. P. 15.
5. Ortiz A. Dual organization as an operational concept in the Pueblo South­west //Ethnology. 1965. V. IV, N 4. P. 389-396.
6. Кожин П. М. Керамика индейцев пуэбло//Культура и быт народов Аме­рики: Сб. МАЭ. Л., 1967. Т. XXIV. С. 140—146. Следует заметить, что, кроме коллекций, рассмотренных в этой работе, большое собрание кера­мических изделий индейцев пуэбло имеется в Государственном Эрми­таже.
7. Morris Е. Н., Burgh R. F. Anasazi Basketry. Wash., 1941.
8. Кожин П. М. Плетеные сосуды индейцев Калифорнии // Культура и быт народов Америки. С. 124—139; Он же. Этнографические наблюдения И. Г. Вознесенского в Калифорнии // Очерки истории этнографии, фоль­клористики и антропологии. Л.. 1977. Вып. VII. С. 68—69.
9. Martin P. S., Quimby G. I., Collier D. Indian before Columbus. P. 114—116. Находки отдельных необожженных глиняных сосудов в сопровождении привозной керамики вовсе не свидетельствуют о существовании особой фазы керамического производства.
10. Matson F. R. Ceramic ecology: An approach to the study of the early cul­tures of the Near East//Ceramics and man/Ed. by F. R. Matson. Chicago, 1965. P. 202—217; Arnold D. E. Ceramic ecology of the Ayacucho Basin, Peru: Implication for prehistory // Curr. Anthropol. 1975. V. 16, N 2.
11. Gifford E. W. Pottery making in the Southwest//Univ. Cal. Publ. Amer. Archaeol. and Ethnol. 1928. V. 23, N 8. P. 353—373; Кожин П. М. О тех­нике выделки фатьяновской керамики // Краткие сообщения Ин-та архео­логии АН СССР. М., 1964. № 101. С. 53-55.
12. Shepard А. О. Ceramics for the archaeologist. Wash., 1956. Publ. 609.
13. Ср.: Этнография питания народов стран зарубежной Азии. М., 1981. С. 232-249.
14. Guthe К. Е. Pueblo pottery making: A study at the village of San Ildefonso. New Haven, 1925. P. 87, fig. 11.