Рецензия на книгу Ю. П. Аверкиевой. Индейское кочевое общество XVIII—XIX вв.

Ю. П. Аверкиева. Индейское кочевое общество XVIII—XIX вв. М., 1970. стр. 176, с илл. и карт.

Индейские культуры североамериканского материка еще в состоянии по преи­муществу доисторического развития оказываются в сфере наблюдений народов, об­ладающих сложившейся письменной традицией. В результате образуется ситуация, в некотором роде аналогичная той, которая складывалась в отдельных зонах Евра­зии в эпоху греческой колонизации, эллинизма и господства римской империи. Ана­логичность в экономическом и политическом состояниях некоторых евразийских и американских туземных обществ как древности, так и недавнего прошлого неод­нократно отмечалась классиками марксизма, а в области доисторической и раннеисторической археологии стала одним из надежных средств при этнографической характеристике древних народов. Однако многие методические моменты в этой сфе­ре еще не вполне разработаны или сформулированы. В связи с этим появление монографии, касающейся перестройки индейских культур под влиянием экономи­ческого и политического давления извне, а также суммирующей некоторые линии общеисторических аналогий между культурами Старого и Нового Света, имеет большое значение для этнографической и археологической наук, да и для историче­ской науки в целом.

Ко времени появления европейцев на побережье Северной Америки в начале XVI в., в период их первых рекогносцировочных походов в глубь материка, встре­чавшееся им индейское население состояло из примитивных земледельцев, пеших охотников, а севернее, к району Великих Озер, тяготели племена рыболовов. С конца XVII в. французские путешественники начинают отмечать все учащающие­ся случаи использования лошадей у индейцев в поселениях по берегами Миссисипи и Миссури. Лошади появляются у индейцев, живущих к северу от испанских погра­ничных поселений. А XVIII век открывается подлинной катастрофой для жителей северной испанской пограничной полосы: многие ранчо подвергаются нападениям индейских конных отрядов. Медлительная испанская администрация начинает вы­рабатывать меры борьбы с этими набегами; в число их входит в первую очередь запрещение торговать с индейцами лошадьми и оружием. Однако процесс перехода степных племен к коневодству уже стал необратим. Он определился многими в зна­чительной мере равноценными факторами, и в частности чрезвычайно благоприят­ной для коневодства природной обстановкой степей. Однако долгое время среди американских исследователей держался взгляд, что решающее значение для индей­цев имело лишь применение лошади в охоте, в военных набегах и как средства транспортировки. Даже столь очевидное значение лошади как предмета торговли не привлекало пристального внимания. С недавнего времени наметился сдвиг в сто­рону оценки распространения лошади как одного из мощных факторов в перестройке экономико-социальной структуры индейского мира.

Монография Ю. П. Аверкиевой впервые в советской историографии[1] вводит чи­тателя в сложный круг проблематики, тесно сгруппированной вокруг одного основ­ного обстоятельства — появления, освоения и использования лошади индейским на­селением степей. Автор отмечает, что основным пороком большинства исследований по истории и культуре этих племен был «недоучет значения коневодства как отрас­ли хозяйства в экономике индейцев» (стр. 15). На базе этого положения Ю. П. Авер­киева рассматривает вопросы о расселении племен со времени освоения лошади (стр. 4—13). о значительных изменениях в характере загонных охот на бизонов, о переменах в составе их участников, о праве и возможностях участия в охоте и соот­ветственно в распределении охотничьей добычи среди членов коллектива уже не на основе первобытнокоммунистических, общинно-родовых норм, а в зависимости от учета качества и количества лошадей (стр. 13—16). Далее рассматриваются и такие явления, как начатки классового расслоения в кочевой среде, ставшие результатом резкого изменения экономики. Основанием для него была прежде всего единоличная прижизненная собственность на табуны лошадей. Это позволяло их владельцу, во-пер­вых, содержать большое число жен, выполнявших основные работы по переработке охотничьего сырья и производству товаров для обмена (пемикан, палатки, костюмы и пр.), а во-вторых, широко эксплуатировать наемный труд, используя обедневших сородичей и соплеменников. Сдача лошадей в аренду, устройство периодических пиршеств с раздачей части богатств также закрепляли власть индейской верхушки над основной частью племени. Кроме того, возникают очень сложные сообщества, состоящие, с одной стороны, из крупных группировок кочевых конных индейцев и, с другой — из земледельческих групп. Характерным примером такого сообщества представляется группировка из конников тетон-дакотов и земледельцев-арикара (стр. 43), где земледельцы находятся в состоянии постоянной полурабской зависимо­сти от коневодов. Все эти явления, накладываясь на первоначальные первобытнооб­щинные отношения, существовавшие в долошадный период, крайне усложняют структуру индейского общества, что вызывает у многих американских исследовате­лей буквально полную растерянность перед многообразием материала, изобилием различных социальных форм. Ю. П. Аверкиева, вооруженная глубоким знанием исто­рических истоков индейской общественной организации[2], уверенно справляется со сложной задачей выяснения эволюции общественных отношений. Она прослеживает их развитие от институтов материнско-родового строя, еще сохранившихся в релик­тах у некоторых (в основном полуоседлых) индейских племен, до господства патри­архальных институтов, способствовавших укреплению военной организации степня­ков и переходу их к стадии военной демократии (стр. 45—140). Этим кругом вопро­сов, изложенных очень обстоятельно, с широким привлечением большого числа источников и исследований, с их тщательным критическим разбором и оценкой, ав­тор фактически исчерпывает свою задачу: показ «индейского кочевого общества» в том состоянии, которое сложилось ко времени истребления бизона и окончательного насильственного перевода индейцев в резервации.

Однако Ю. П. Аверкиева не ограничивается одной лишь констатацией статичной картины жизни индейских племен периода конца «века бизона», приходящегося на последнее десятилетие XIX в. Рассматривая индейское кочевое общество на широ­чайшем историческом фоне древних археологических и этнографических параллелей кочевых обществ Старого Света, автор приходит к смелой и очень продуктивной с точки зрения дальнейших исследований гипотезе: «Если бы не колонизация, индей­цы могли бы продолжать свое развитие после исчезновения бизонов как чистые скотоводы, подобно коневодам степей Центральной Азии. Наличие, например, у команчей и ряда других племен в XIX в. таких элементов чисто коневодческого хозяй­ства, как потребление конины, использование конских кож и т. д., говорило о воз­можности такого пути развития» (стр. 17). Такой подход требует особо вниматель­ного рассмотрения. Все культуры евразийских коневодов связаны не только с при­менением лошади, но также и с широким распространением в разных, правда, про­порциях, крупного и мелкого рогатого скота. Ведь именно сочетание различных видов животноводства обеспечивало устойчивость и жизнеспособность этих кочевых обществ[3]. В индейском же хозяйстве в «долошадный» период некоторое значение имело лишь применение собаки. Более того, даже принцип волокуши для лошади, которая широко распространилась в индейских культурах, был первоначально заим­ствован из собачьей упряжки [4]. Однако другие виды животноводства на территории североамериканского материка в туземных культурах не приобрели существенного значения. Эти разновидности животноводства фактически были замещены в индей­ской культуре охотой на бизонсв. Истребление бизона привело к резкому наруше­нию уже ставшего устойчивым внутреннего экономического баланса в кочевой сре­де. Для кочевников могло существовать несколько путей расширения своей сырье­вой и экономической базы. Одним из таких путей, известных по примерам централь­ноазиатского прошлого, было резкое возрастание военной агрессивности (гунны, тюрки, татаро-монголы). Другие пути разрешения кризисной ситуации в условиях кочевого быта, такие, как расширение экономической базы за счет внедрения новых отраслей животноводства или частичного, но повсеместного перехода к земледельче­скому хозяйству, нельзя считать всесторонне изученными. Дальнейшее изучение та­кого рода возможностей первое и, надеюсь, очень плодотворное последствие гипоте­зы Ю. П. Аверкиевой.

Вторым не менее важным последствием этой гипотезы является необходимость пересмотра «индейского вопроса» (и в частности, истории степных племен) в рам­ках не только экономической, но и политической истории североамериканского ма­терика. Ю. П. Аверкиева вполне справедливо подтверждает историческую периоди­зацию культуры индейцев центральной полосы степей: «В истории этих племен раз­личаются три больших исторических периода: 1) долошадный — до 1600 г., 2) лошадный — до 1880 и 3) резервационный — длящийся до наших дней» (стр. 9). Если третий период, время монотонного доживания в резервациях зависимых и полубесправных потомков свободных индейцев, может восприниматься как единое целое, то с первыми двумя дело обстоит иначе. Конечно, трудно сейчас, когда археология степей еще только формируется, говорить о дробной периодизации первого периода, начинающегося одновременно с появлением туземцев в североамериканской степи и заканчивающегося их первым соприкосновением с культурой белого человека. Взя­тый в качестве вехи 1600 год — цифра, естественно, чисто условная. Но второй пе­риод, источниками для изучения которого являются свидетельства белых путеше­ственников и торговцев, туземные племенные предания и (уже в самом конце) пер­вые работы американских этнологов,— это сплошная динамика, это век непрерывных перемен. Его внутренняя периодизация в ряде случаев более существенна, чем абст­рактно устанавливающиеся внешние рамки. Уже с начала XVII в. индейские куль­туры центральных степей оказались в кольце белых колоний. На юге были испанцы, оттуда угрожал католический крест и непременное вслед за ним рабство. На севере и юго-востоке были французы. Их политика в отношении индейцев была более «гиб­кой». Они вовлекали племена в торговлю, подстегивали межплеменную борьбу, в слу­чаях же резкого сопротивления безжалостно истребляли бывшпх «союзников». Фак­тически одной из важнейших вех в истории индейского «лошадного» периода было образование французской Луизианы в конце XVII в. Этим актом индейцы сразу же были вовлечены в англо-французские территориальные противоречия, сильно осла­бившие индейский мир и предопределившие если не самый факт, то сроки оконча­тельного оттеснения индейцев за Миссисипи, образование «индейской территории», а затем начало резервационного периода, предшествовавшего по времени оконча­тельному истреблению бизонов. Все эти трагические вехи, очень значительные в истории периода, связываются с медленным и безжалостным продвижением на за­пад английских колонизаторов, а затем населения США. Как общие закономерности исторического развития США, так и претворение их в жизнь в «индейском вопросе» предопределили политическую гибель индейского кочевого общества, лишившегося своей фактической собственности на землю. Ведь только владение большими земель­ными угодьями могло поддержать независимым кочевой быт. Та самая лошадь, ко­торая являлась единственным, казалось бы, положительным «даром» колонизации, в условиях резко очерченных территориальных границ, при полном даже невмеша­тельстве белых властей могла бы при экстенсивном хозяйстве послужпть причиной взаимоистребления крупных индейских групп (ср. стр. 18). Не как парадокс, а как результат историко-политических наблюдений можно сделать вывод, что в процессе колонизации лошадь стала в конце концов одним из орудий закабаления и гибели индейского степного общества, неся за собой классовое расслоение, зависимость от торговой конъюнктуры складывающегося внутреннего и внешнего рынка (ср. вывод Ю. П. Аверкиевой о большей устойчивости коллективизма у земледельческих племен, стр. 38—39). В степных районах торговля лошадьми в значительной мере сыграла та­кую же роль в разрушении индейской общественной структуры, которую на севере выполняла торговля мехами. Лошади стали «стратегическим товаром»: нужда в ло­шадях заставляла англичан и французов расплачиваться за них порохом, пулями, ружьями. Это явление предопределило скорость распространения лошади по конти­ненту и первоначальные причины образования крупных индейских коневодческих центров, которые уже в XVIII в. начинают конкурировать с испанскими конными заводами Сан-Антонио и Санта-Фэ. Вся эта историческая реальность мешает пока глубже заглянуть в теоретическую проблему, трактующую о том, как сложился бы индейский уклад, если бы деятельность колонизаторов прекратилась на этапе первоначального внедрения лошади в индейскую культуру.

Далее, проводя параллели между кочевым индейским миром и коневодческими культурами Старого Света. Ю. П. Аверкиева создает предпосылки для более четкого формулирования общих закономерностей и для возможности в дальнейшем подроб­нее и с новых позиций пересмотреть проблемы истоков и формирования первона­чальных культур евразийских коневодов, которые исследователи сравнительно еди­ногласно связывают с индоевропейскими племенами. Сам процесс одомашнения ло­шади и локализация первоначального его центра пока неясны. Впрочем, пролить новый свет на эти явления американские данные не могут, так как среди индейцев распространялся одомашненный вид. Но вот такие моменты, как способы распро­странения, формы применения, появление новых систем упряжи, влияние на хозяй­ственную жизнь и отчасти вопрос о скорости распространения, могут быть постав­лены в сравнении с индейским материалом. Впрочем, в последних двух вопросах необходима поправка на дополнительное влияние на индейские культуры кольца белых колоний. В связи с этим и темп распространения, и решительные хозяйствен­ные изменения под влиянием появления лошади могли происходить в древней Евра­зии несомненно медленнее, чем на американском материке. Но все же примечатель­но, что процесс этот начался и завершился среди североамериканских индейцев в срок, немногим превышающий столетие.

Еще один вопрос может быть прояснен с помощью индейского материала — это загадочная проблема о различиях наименования лошади в индоевропейских языках и трудности их сведения к единому архетипу. Та же трудность возникает и в связи с наименованием аналогичных частей сбруи и упряжи, но здесь мы не располагаем из-за неудачно и неполно составленной программы индейских словарей нужными данными. Индейские же наименования лошади возникали по трем основным прин­ципам, зависящим от того, как произошло знакомство с лошадью у той или иной группы. Племена, непосредственно контактировавшие с испанцами, заимствовали испанское название caballo и сохраняют его, правда, в искаженной, в соответствии с внутренними фонетическими законами определенного туземного языка, огласовке. Те индейцы, которые впервые встретили отбившуюся лошадь в степи и не знали первоначально о ее транспортном применении, давали название лошади по сходству ее с каким-либо видом известных им животных. И наконец, те, кто ознакомился с ее транспортными способностями, связывали ее наименование с единственным ранее известным транспортным животным — собакой.

Затем Ю. П. Аверкиева коснулась еще одной существенной проблемы, важной для исследования общих вопросов, связанных с историей коневодческих культур. Это проблема возникновения кольцевых лагерей и поселений. У индейцев четко фик­сируется их связь с появлением коневодства. В Старом Свете, может быть, следует говорить о связи их со скотоводством в более широком смысле. Но главное, что факт независимого возникновения одинаковой архитектуры поселков в связи с ана­логичными хозяйственными явлениями позволяет утверждать, что случаи обнаруже­ния кольцевых планировок в археологических объектах могут служить одним из признаков наличия развитого скотоводства. Примеры устройства кольцевых лагерей в целях охраны скота и для более надежной обороны можно расширить на американ­ском материале за счет некоторых фактов, которые Ю. П. Аверкиевой не были учте­ны. Это устройство таких лагерей из повозок. Легкая двухколесная повозка с оглоб­лями, запрягавшаяся одной лошадью, появляется у степных оджибвэ под влиянием белых торговцев в конце XVIII в. Благодаря мягкому грунту степей и прочности сооружения она могла служить в течение нескольких сезонов и широко применя­лась в охоте на бизонов — и как средство транспортировки охотничьей добычи, и для преследования стад. Однако в 1855 г. миссионер Бэлькур, присутствовавший при зак­лючении договора о границе между племенем сиу и степными оджибвэ, отмечал, что этот договор стал возможен лишь после решительной победы оджибвэ над превосхо­дящим» силами противника. Секрет этой победы заключался в использовании для обороны кольцевого лагеря из телег[5], т. е. оджпбвэ самостоятельно разработали и применили знаменитую тактику куренной обороны, широко известную степным ко­чевникам Евразии буквально с доисторических времен[6].

Наконец, в отношении возможностей применения этнографических данных к доисторической археологии огромное значение имеет лейтмотив книги Ю. П. Авер­киевой, призывающий исследователей к изучению конкретно-исторических форм развития определенных общественных групп (стр. 170 и ср. стр. 137). Интересен, в частности, вывод о том, что отдельные особенности материальной и духовной куль­туры могут быть независимы от общестаднальных явлений в развитии общественной структуры коллективов[7]. Именно наблюдения над индейском миром особенно ярко демонстрируют условность таких характерных для археологической науки подраз­делений, как «ранние» или «поздние» кочевники[8], или, например, решительного вы­вода о том, что быстрые передвижения, зафиксированные для кочевых обществ ран­неисторического периода, невозможны были для коллективов доисторической эпохи (например, культур позднего неолита и раннего бронзового века)[9].

Книга Ю. П. Аверкиевой — глубокое исследование некоторых проблем, вошед­ших в золотой фонд этноисторических наук еще со времен Л. Г. Моргана и Ф. Эн­гельса, представляет большую ценность для широкого круга специалистов: истори­ков, этнографов, археологов. Ее крайне ограниченный тираж (1300 экз.) несомненно не удовлетворил спроса. Необходимо новое издание. В него, кстати, могли бы быть внесены некоторые дополнения, касающиеся духовной культуры и мифологии степ­ных племен. Желательно и пополнение иллюстративного материала за счет воспро­изведений предметов индейского быта, хранящихся в коллекциях Музея антрополо­гии и этнографии в Ленинграде[10].

П. М. Кожин

Источник – «Советская Археология», № 4, 1972. Изд-во «Наука», Институт археологии РАН, Москва.